И вновь вверх по ведущей вниз лестнице - [3]

Время от времени среди преподавателей постарше мелькнет смутно знакомое лицо. Новых учителей можно принять за учеников: молодые люди в джинсах из грубой бумажной ткани и кедах; девушки с длинными прямыми волосами. Ребятам это нравится; они хотят, чтобы их учили молодые преподаватели, «приобщившиеся ко всему этому». А черные дети хотят учиться только у черных учителей. «Какая мне радость глядеть на белую физиономию?»

«Завтра будет еще хуже», — заверяют меня ученики. Они только что подожгли мусорные баки в школьной столовой. И на доске красуется надпись: «Конец мира — сегодня, ровно в 5.30».

Интересно, что пишут они на классных досках в других школах, в других городах? Разумеется, я не могу обобщать: я делюсь моими личными впечатлениями, почерпнутыми в максимально трудных условиях, — на должности поденной замещающей учительницы. Даже сравнение с Сильвией Баррет не вполне справедливо: как-никак она вела своих учеников в течение целого учебного года. Я же веду их в течение каких-то сорока двух минут.

Стремясь узнать их получше, я в начале каждого урока с новым классом прошу учеников написать что-нибудь о себе: «Что значит сегодня быть молодым и учиться в средней школе» или «Каким (какой) я себя ощущаю». Их сочинения трогают меня до глубины души.

«Дорогая, как Вас там зовут, едва ли найдешь хоть одного человека, не зараженного предрассудками. Спасибо, что пришли».

«Мы молоды, но, по-моему, мы старше большинства людей».

«Не следует поджигать чужой дом потому, что он красивее вашего. И еще я чувствую, что раз моя мамаша не сделала аборт, когда была беременна мною, то и я тоже не должна делать аборт и убивать моего ребенка».

«Быть молодым не так уж плохо. Во всяком случае, есть что делать».

В прежние времена в любой школе, даже самой «трудной», царила атмосфера работы, успешно осуществляемого учебного процесса. Несмотря на скуку, непроизводительную трату времени и неумелость, учеба продолжалась. В занимаемом вами положении была определенность. Учителя были тогда переутомлены, но отнюдь не запуганы. Администрации была свойственна напыщенность, но никак уж не паранойя. Дети были «сорванцами», но далеко не преступниками. Их проблемы были сугубо юношескими: прыщик, вскочивший на лбу; свидание, назначенное на субботний вечер; строгие родители; слишком много домашних заданий. Но сегодня все, что было таким ясным и определенным в ту пору, когда нам было столько же лет, сколько им, и имело такие же четкие границы, как коричнево-синяя географическая карта над доской (вы знали, что она всегда там, даже когда свернута), — все это ушло в прошлое. Как это, должно быть, страшит их!

«Мне всегда хотелось быть не собой, а кем-нибудь еще».

«Я видела смерть многих моих близких, жила вместе с умственно отсталым ребенком и научилась справляться с жизнью. Хотелось бы познакомиться с Вами поближе».

«С какой стати буду я мучиться, пытаясь изучить предмет, который мне не понадобится в будущем!? Я хожу в школу не для того, чтобы свихнуться на какой-нибудь геометрии или испанской цивилизации».

«Может, если я попрошу у господа помощи в моих делах, он решит помочь мне».

«Мои родители разошлись. Пусть всегда будут мир и любовь».

Иной раз мне случается два дня подряд преподавать в одних и тех же классах. И уже возникает чувство продолжающегося общения: я узнаю их, они — меня. Я сообщаю им, что прочла их сочинения; я говорю об их одиночестве и смятении, о том, как трудно сегодня быть молодым. Класс, который накануне встретил меня в штыки, примолк и внимательно слушает. Что-то я в них разбередила. «В самую точку», — говорит один ученик.

Не так давно Сильвия Баррет хотела, чтобы они ее полюбили, все до одного. Ей казалось, что она слышит их немую мольбу: «И вы нас любите!»

«Вся беда школы в том, — просвещает меня ученик, — что учителя позволяют нам как угодно издеваться над ними. Есть тут одна учительница — мальчишка обругал ее, а она даже не распекла его!»

«Они реагируют только на гнев, — говорит учитель, — потому что тогда они понимают, что ваше чувство искренне».

Изводить замещающего — традиционная забава. Мне говорят, что я попала не в тот класс, перепутала уроки; вызванные отвечать называют не свою фамилию; ученики пересаживаются с места на место, вбегают в классную комнату и выбегают из нее — все это типично детские шалости. Но эта подспудная ярость, готовая вырваться наружу от одного резкого, слова, эти внезапные вспышки ненависти и презрения суть сугубо взрослые чувства.

«Меня пытались соединить с белыми, да ничего из этого не вышло», — пишет чернокожий ребенок в моей повести. Но подлинный ученик в подлинной школе 1971 года пишет: «Когда придет революция, белых фашистских свиней поставят на одну доску с Томами и Орео».

Выступая перед учителями, я говорила: «Проблемы дисциплины не существует вовсе — есть лишь ребенок, которому скучно, которого приучили считать себя неспособным».

Я говорила им: «Мы, родители и учителя, достигли больших успехов в воспитании, чем сами это сознавали, потому что мы дали нашим детям мужество задавать вопросы, свободу совершать поступки».