И вновь вверх по ведущей вниз лестнице - [7]

Воспитатели, учителя государственных средних школ и в особенности случайные, «замещающие» учителя, которых 11 тысяч в одном Нью-Йорке, загнаны, измучены тяжким режимом дня, бюрократическими указаниями и шаблонными разработками, отчетами и характеристиками, всеми этими УХ, УКУ и ПУП, высмеянными в повести Бел Кауфман. У них не хватает времени и душевных сил для пополнения своих знаний, для какого-либо самостоятельного творчества, да и попросту для раздумья над следующим уроком. Сами того не замечая, они превращаются лишь в передатчиков испытанных шаблонов. Им важно отговорить свое от звонка до звонка, чтобы поспеть за существующей программой, опросить учащихся и пробить компостером свою карточку: остальное их не слишком интересует.

Повсеместно распространен тот тип учителя, о котором еще два столетия назад с усмешкой говорил Дидро: учитель, который знает не больше того, чему собирается научить. А между тем — банальная, но неоспоримая истина, — лишь когда учитель знает много больше того, чему учит, когда он, как вдохновенный актер, играющий тысячу раз кряду, но по-разному, одну и ту же роль, как бы творит заново на своем уроке, когда он подходит к знакомому материалу с увлечением первооткрывателя, он может захватить школьников и научить их самому трудному делу: думать и чувствовать самостоятельно, но на уровне современной науки и нравственного сознания.

Однако для этого, если воспользоваться словами Маркса в его известных тезисах о Фейербахе, «воспитателя надо самого воспитать». Люди любят воспитывать других, даже когда не слишком точно знают, чему они могут научить. Это такая сладость — внушить другому пусть самые ничтожные, но свои понятия, огрызки знаний и скудных моральных норм. Чтобы воспитатель имел успех, он должен обладать для этого по меньшей мере нравственным правом и достаточным уровнем интеллектуальных ресурсов.

Но все это лишь одна сторона дела. «Воспитуемые», школяры, как еще раз убеждаешься из очерка Бел Кауфман, в свою очередь переживают острое недоверие к педагогике, которая хочет внушить им некие штампы общественного и научного знания в рамках школьной поденщины. В наш век более чем когда-либо воспитывает не столько дидактика, сколько общественный опыт подростка, понятия, вдыхаемые вместе с воздухом за стенами школы или колледжа. Дети видят перед собой огромный, многолюдный, бушующий страстями мир, где так многое противоречит школьным урокам, где справедливость уступает насилию, а правду часто заглушает ложь. Дома, на улицах, в газетах, у телеприемников школьники получают жизненное знание, начальный социальный опыт, не учитываемый никакой дидактикой. «Акселерация», о которой так много говорят и пишут, имеет, по-видимому, не только биологический, но и социальный аспект, все раньше включая подростков в грубую практику жизни, знакомя их с нею через различные внешкольные каналы информации. Разве меньше, чем школа, влияют на впечатлительное сознание ребят разговоры, которые они слышат на улице, в автобусе и дома? И разве не воспитывают неприметно — и сильнее всякой дидактики — разговоры взрослых за обедом или ужином о растущих ценах, о деньгах, о расовой проблеме, о вьетнамской войне, да хотя бы и о своих соседях?

Неудачливый учитель, видя разрыв между догмами воспитания и суждениями, которые складываются у школьников внушениями жизни, пробует обойти эту трудность, узаконивая лицемерие: «Мне не важно, что ты чувствуешь, мне важно, как ты себя ведешь» или: «Мне не важно, что ты думаешь, мне важно, что ты напишешь в своем сочинении». Так дети понуждаются к изъявлению гуманных или патриотических чувств, которых не испытали, и за это принуждение к фальши вдвойне начинают ненавидеть своих наставников.

Может быть, больше, чем другие педагоги, Бел Кауфман понимает теперь, что дело не в мастерстве изложения программы, а в том, что школьные уроки далеко разошлись с уроками жизни.

Русскому читателю приятно узнать, что искорки интереса внезапно зажигаются в глазах ее учеников, когда выясняется, что их учительница говорит по-русски. Но, увы, зажигаются и тут же гаснут.

Читая очерк Бел Кауфман, читатель невольно задумается не только о нынешнем состоянии американской школы, но и о моральном тонусе всего общества. Положение школы может служить достаточно точным его индикатором и отражать к тому же его перспективы, поскольку речь идет о воспитании новых поколений сограждан. Отчего же стрелка этого барометра общественной погоды так резко качнулась в сторону?

Расовые конфликты, атмосфера конкуренции и вражды, политический терроризм, тяжелое моральное наследство неудач в неправой войне при звоне официального патриотизма — все это поселило в заметной части молодого населения Америки недоверие и презрение к поколению «отцов». Существовавшее из века уважение к старшим, к их опыту и пониманию жизни стало заметно падать. Возрасты стремительно сблизились. Одни из подростков стали слишком рано во всем походить на взрослых, другие — инстинктивно отстаивать свое детство, вплоть до отчаянной мольбы мальчишки наших дней: «Мама, я не хочу расти, не хочу быть большим».