Вместе с барьером возрастов рушатся и барьеры педагогики: слабеет авторитет учителей, если он не основан на их личном нравственном достоинстве. «Внешний мир привнесли внутрь школы», — огорчается Бел Кауфман. Но если мир взрослых делает то, что он делает, чего можно ждать от школьника?
В буйном поведении класса, с которым столкнулась Бел Кауфман и которого она испугалась, распущенность, грубость, жестокость — не что иное, как подражание жизни взрослых, желание опрокинуть прописи «воспитания». С другой же стороны — инстинктивный молодой протест против старших, когда хочется им насолить, раздосадовать, показать когти. «Юность — это возмездие» (Блок), и старшему поколению благомыслящих американцев не следует обращать свое негодование вовне: сами виноваты.
Бел Кауфман стоит в растерянности перед результатами своего опыта и не решается договорить до конца то, что неизбежно вытекает из него. Она — среди обломков старой педагогики, всемогущего фетиша автономного «воспитания». Порван ее контакт с учащимися, наладить его прежними средствами невозможно, и тогда остается одно: бесплодно негодовать на этих юных хулиганов, как всегда и поступают растерявшиеся Песталоцци.
Что делать? Как изменить американские школы? Кто-то из воспитанников Бел Кауфман отвечает: сжечь их. «Может, они правы», — меланхолически соглашается Бел Кауфман. Это уже настоящая капитуляция, позорная сдача, белый флаг над крепостью педагогики. Кризис идеи «воспитания» как автономного, внутришкольного дела кажется талантливому педагогу кризисом всей наследуемой культуры вообще.
Вряд ли, конечно, это выход — сжечь постылые казенные школы. Культура не возникает на голом месте, она всегда питается традицией, и здесь еще меньше, чем в других областях человеческой деятельности, подходит правило: чем хуже — тем лучше. Нет, чем хуже, тем хуже — и только. Хуже даже тогда, когда хуже, кажется, быть не может.
Только крайняя растерянность и разочарование могут привести к потаканию анархическому, леворадикальному разрушению культуры. Наивно ждать, что на выжженной, голой земле вырастет добрый плод. Даже в антагонистическом обществе культура не может быть сведена к казенщине и буржуазности; она всегда концентрирует в себе лучшее в человеческом опыте, в практике старших поколений, столетиями привередливо отбирает его крупицы, чтобы передать в готовом виде младшим, дабы им не пришлось заново проходить весь путь.
И вместо требования сжечь школы, которое выглядит возгласом отчаявшихся душ, надо бы подумать о том, какие социальные условия должны быть созданы, чтобы педагогика не чувствовала себя в конфликте с жизнью, чтобы идея воспитания не превращалась в прекраснодушную ложь, противную сознанию подростка, и чтобы между тем, что он слышит из уст учителя, сидя за партой, и тем, что видит, переводя глаза на огромный, бушующий за окнами мир, не было бы наглядной розни, смущающей и разъедающей душу.
В том, что Бел Кауфман подводит своего читателя к этим вопросам, значение ее бесстрашного педагогического опыта.
