И будет вечен вольный труд - [41]

Касалось их уже светило дня.

И город там палатный и соборный,

Раскинувшись широко в ширине,

Блистал внизу, как бы нерукотворный,

И что-то вдруг проснулося во мне.

Москва! Москва! Что в звуке этом?

Какой отзыв сердечный в нем?

Зачем так сроден он с поэтом?

Так властен он над мужиком?

Зачем сдается, что пред нами

В тебе вся Русь нас ждет любя?

Зачем блестящими глазами,

Москва, смотрю я на тебя?

Твои дворцы стоят унылы,

Твой блеск угас, твой глас утих,

И нет в тебе ни светской силы,

Ни громких дел, ни благ земных.

Какие ж тайные понятья

Так в сердце русском залегли,

Что простираются объятья,

Когда белеешь ты вдали?

Москва! В дни страха и печали

Храня священную любовь,

Недаром за тебя же дали

Мы нашу жизнь, мы нашу кровь.

Недаром в битве исполинской

Пришел народ сложить главу

И пал в равнине Бородинской,

Сказав: «Помилуй бог Москву!»

Благое это было семя,

Оно несет свой пышный цвет,

И сбережет младое племя

Отцовский дар, любви завет.

1844

Дорога

Тускнеет в карете, бессильно мерцая,

            И гаснет ночник;

Все пасмурней тянется чаща глухая.

            Путь темен и дик.

Карета несется, как будто б спешила

      В приют я родной;

Полуночный ветр запевает уныло

      В пустыне лесной.

Бегут вдоль дороги все ели густые

      Туда, к рубежу,

Откуда я еду, туда, где Россия;

      Я вслед им гляжу.

Бегут и, качая вершиною темной,

      Бормочут оне

О тяжкой разлуке, о жизни бездомной

      В чужой стороне.

К чему же мне слушать, как шепчутся ели,

      Все мимо скользя?

О чем мне напомнить они б ни сумели —

      Вернуться нельзя!

Сентябрь 1861

Пильниц

«Воет ветр в степи огромной…»

Воет ветр в степи огромной

            И валится снег.

Там идет дорогой темной

            Бедный человек.

В сердце радостная вера

            Средь кручины злой,

И нависли тяжко, серо

            Тучи над землей.

Алексей Васильевич Кольцов >{246}

1809–1842

Сельская пирушка

Ворота тесовы

Растворилися,

На конях, на санях

Гости въехали;

Им хозяин с женой

Низко кланялись,

Со двора повели

В светлу горенку.

Перед Спасом святым

Гости молятся;

За дубовы столы,

За набранные,

На сосновых скамьях

Сели званые.

На столах кур, гусей

Много жареных,

Пирогов, ветчины

Блюда полные.

Бахромой, кисеей

Принаряжена,

Молодая жена,

Чернобровая,

Обходила подруг

С поцелуями,

Разносила гостям

Чашу горькова;

Сам хозяин, за ней,

Брагой хмельною

Из ковшей вырезных

Родных потчует;

А хозяйская дочь

Медом сыченым^{247}

Обносила кругом,

С лаской девичьей.

Гости пьют и едят,

Речи гуторят^{248}:

Про хлеба, про покос,

Про старинушку;

Как-то бог и господь

Хлеб уродит нам?

Как-то сено в степи

Будет зелено?

Гости пьют и едят,

Забавляются

От вечерней зари

До полуночи.

По селу петухи

Перекликнулись;

Призатих говор, шум

В темной горенке;

От ворот поворот

Виден по снегу.

21 сентября 1830

Песня пахаря

Ну! тащися, сивка,

Пашней, десятиной,

Выбелим железо

О сырую землю.

Красавица зорька

В небе загорелась,

Из большого леса

Солнышко выходит.

Весело на пашне;

Ну! тащися, сивка!

Я сам-друг с тобою,

Слуга и хозяин.

Весело я лажу

Борону и соху,

Телегу готовлю,

Зерна насыпаю.

Весело гляжу я

На гумно, на скирды,

Молочу и вею…

Ну! тащися, сивка!

Пашенку мы рано

С сивкою распашем,

Зернышку сготовим

Колыбель святую.

Его вспоит, вскормит

Мать земля сырая;

Выйдет в поле травка —

Ну! тащися, сивка!

Выйдет в поле травка —

Вырастет и колос,

Станет спеть, рядиться

В золотые ткани.

Заблестит наш серп здесь,

Зазвенят здесь косы;

Сладок будет отдых

На снопах тяжелых!

Ну! тащися, сивка!

Накормлю досыта,

Напою водою,

Водой ключевою.

С тихою молитвой

Я вспашу, посею:

Уроди мне, боже,

Хлеб — мое богатство!

26 ноября 1831

Не шуми ты, рожь

Не шуми ты, рожь,

Спелым колосом!

Ты не пой, косарь,

Про широку степь!

Мне не для чего

Собирать добро,

Мне не для чего

Богатеть теперь!

Прочил молодец,

Прочил доброе

Не своей душе —

Душе-девице.

Сладко было мне

Глядеть в очи ей,

В очи, полные

Полюбовных дум!

И те ясные

Очи стухнули,

Спит могильным сном

Красна девица!

Тяжелей горы,

Темней полночи

Легла на сердце

Дума черная!

1834

Косарь

Не возьму я в толк…

Не придумаю…

Отчего же так —

Не возьму я в толк?

Ох, в несчастный день,

В бесталанный час,

Без сорочки я

Родился на свет.

У меня ль плечо —

Шире дедова;

Грудь высокая —

Моей матушки.

На лице моем

Кровь отцовская

В молоке зажгла

Зорю красную.

Кудри черные

Лежат скобкою;

Что работаю —

Все мне спорится!

Да в несчастный день,

В бесталанный час,

Без сорочки я

Родился на свет!

Прошлой осенью

Я за Грунюшку,

Дочку старосты,

Долго сватался;

А он, старый хрен,

Заупрямился!

За кого же он

Выдаст Грунюшку

Не возьму я в толк,

Не придумаю…

Я ль за тем гонюсь,

Что отец ее

Богачом слывет?

Пускай дом его —

Чаша полная!

Я ее хочу,

Я по ней крушусь:

Лицо белое —

Заря алая,

Щеки полные,

Глаза темные

Свели молодца

С ума-разума…

Ах, вчера по мне

Ты так плакала;

Наотрез старик

Отказал вчера…

Ох, не свыкнуться

С этой горестью…

Я куплю себе

Косу новую;

Отобью ее,

Наточу ее,—

И прости-прощай,

Село родное!

Не плачь, Грунюшка,

Косой вострою

Не подрежусь я…

Ты прости, село,

Прости, староста:

В края дальние

Пойдет молодец:

Что вниз по Дону,

По набёрежью,

Хороши стоят

Там слободушки!

Степь привольная,

Далеко вокруг,

Широко лежит,

Ковылой-травой

Расстилается!

Ах ты, степь моя,

Степь привольная,

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

К морю Черному

Понадвинулась!

В гости я к тебе

Не один пришел: