Hvalfanger / Китобой - [14]

Пока может, он просто наслаждается обществом Бериславы. Она все равно здесь ненадолго.

— Сигмундур?

Китобой поднимает глаза от своей тарелки.

Девушка, с отпечатком улыбки на светлых губах, будто бы впервые его рассматривает.

— Интересное имя, — объясняется она.

— Твое интереснее.

Она прищуривается. Рассеянно смотрит на свой сэндвич.

— Оно не популярное. Так уже давно не называют детей.

Мужчина пробует чай, только сейчас вдруг подумав, что не клал сахар. Он горький.

— Ты родилась в России?

Вести такую беседу, к удивлению Сигмундура, не выглядит чем-то вопиющим или глупым. Просто они оба здесь и оба могут, хотят говорить. Как и с сахаром, он только теперь видит, как ему не хватало общения.

— Я почти русская, — Берислава морщится, несильно потерев горло после того, как кусает поджаренный край тоста — крошки раздражают слизистую.

Китобой с силой сжимает свою кружку.

— В чем это выражается?

— Мои родители познакомились на территории маленькой страны рядом с Россией. Ее название переводится как «Белая Русь».

Берислава прикусывает губу, о чем-то задумавшись. Ее взгляд теряет осмысленность, а руки рассеянно скользят по мякоти хлеба.

— Отец увез меня к себе, когда мне исполнилось десять лет, — заканчивает эту историю, прочистив горло. Опять морщится. И сразу, дабы перевести, отвести от себя тему, обращается к нему. — А ты?

Сколько бы любопытства ни испытывал, этим утром Сигмундур принимает правила игры. Ему нравится.

— Исландия. Я оттуда.

Берислава тихонько хихикает, глотнув чая.

— Я собиралась там жить.

Надо же. Китобой изгибает бровь.

— А как занесло в Гренландию?

— Долгая история… с учебой.

— Учеба на датском? Ты поэтому так хорошо его знаешь?

Девочка прикусывает губу, пряча улыбку. Ее щеки пунцовеют.

— Да. Но это несбыточная мечта.

— Отсюда близко.

— На расстоянии тысячи душ… — задумчиво бормочет она. Но, находя его недоуменный взгляд, возвращается в реальность. Качает головой.

И Сигмундур понимает, что для таких вопросов не время.

Они некоторое время снова едят молча. Кружки с чаем пустеют больше, чем наполовину, Берислава приканчивает одну треть сэндвича. И благодарно, хоть и виновато, кладет его обратно.

— Сильно болит? — мрачно зовет китобой.

Из-под черных ресниц, таких красивых, девушка смотрит на него с неожиданным утешением.

— Нет, — и смело поднимает голову. Хватает сэндвич с тарелки и, для доказательства еще раз, последний, кусает его.

У ее глаз появляются крохотные морщинки, на лбу — складочка. Но энтузиазма в зеленых глазах это не касается.

Сигмундуру совестно. Впервые так явно и впервые так сильно. Он теряется, толком не понимая, что со всем этим делать. Горло Бериславы, она сама, в постели, еще в его куртке… это чересчур.

— Спасибо, — когда он быстро забирает тарелку, намереваясь отнести на кухню, бормочет она.

— Просто бутерброды.

— За то, что спас меня, — уточняет, — от волка… и вообще…

— Не ходи в лес, — не готовый сейчас принимать ее благодарности, китобой отвечает достаточно резко — как всегда, — лучше спи.

А потом встает и уносит-таки эту тарелку на кухню. Алый от стыда.

Днем, пока девушка спит, у него появляется возможность подумать о своем поведении, словах и просто том, что происходит. Наконец по-настоящему, твердо, как полагается. Много, долго и с полагающимися рассуждениями.

Сигмундур варит большую кружку кофе с коньяком, достает еще один сэндвич из холодильника, и садится на диван Ингрид, глядя прямо перед собой — так лучше концентрируются мысли.

Но к тому моменту, как из спальни испуганный женский голос, сорвавшись на выкрик, зовет его, к четкому выводу прийти не удается.

…Бериславе снится плохой сон.

Она, вдруг ни с того ни с сего начиная плакать, по-детски отчаянно смотрит на него, ища поддержки. Ворочается в такой большой для себя кровати.

— Платиновый… с острыми… острые!.. И глаза… огоньки!.. Не люблю огоньки!..

Сигмундур лишь через полминуты понимает, о ком идет речь.

— Нет волков, — убеждает он, вдруг заговорив добрым, доверительным тоном, — они в лесу.

— И я в лесу… — Берислава, захлебываясь, плачет уже не только от кошмара, но и от саднящего горла. Ее ладошка накрывает его собой.

— Неправда. Ты здесь.

— Где здесь? — она оглядывается так, будто впервые видит это место. Дрожит.

— Со мной, — избрав такой ответ наиболее полным, решается Сигмундур. И, что считал раньше блажью, отдает девушке свою руку, возле которой ее пальцы, не решаясь коснуться, уже потирают простыни.

На коже ощущаются следы слез и прерывистые вздохи. Как маленький котенок, Берислава утягивает его ладонь к себе, скручиваясь возле нее, и пытается побороть истерику, вызванную кошмаром.

— Спи, — китобой переходит на шепот, придвинувшись к девочке ближе. Неуверенный, что так правильно, но не имеющий иных вариантов, кладет руку на ее красивые волосы. Гладит их. — Спи, Берислава.

Она с благодарностью, хоть и прерывисто, выдыхает.

Крепче перехватывает его руку, словно сейчас отберет. Прижимается всем телом к ней.

И через какое-то время правда засыпает.

А Сигмундур, наклоняясь к ее лицу, с нежностью произносит то, что должен был сказать уже давно, но на что у могучего китобоя всегда не хватало сил: