Хроники: из дневника переводчика - [6]

Как придет война большая,

Уберемся мы в подвал.

Тишину с золой мешая,

Ляжем на пол, наповал…[3]

Позже я перевел эти стихи:

Quand viendra la guerre grande

Terrons-nous dans les abris,

Mélangeant silence et cendre,

Mornes, rances, louches, gris.

Moi, l’inapte, avec les mioches

Je me tords mes doigts broyés —

La chronique du cinoche,

Sous les bombes l’oreiller.

Quel crétin roulait carrosse,

Qui bouffait les petits oignons,

Abrutis et pauvres gosses

Qui se crêpent le chignon.

Brins de thé, les ans voltigent,

C’est la mort, au fond, qui bout —

Toi et moi, enfants prodiges,

On peut dire: «je m’en fous».

Dans le champ d’honneur la balle

Cherche à t’embrasser le front.

Pan, c’est fait. Le vent t’emballe.

Le barbu divin dit «bon».

Dors sous terre, pauvre cave,

Je dérange pas les morts,

Mais je tremble dans ma cave

Et je vis, je vis encore!

Carabosse fauche, fauche,

Troue les âmes, troue les peaux.

Morts à droite, morts à gauche,

Moi, dessous — sous un corbeau.

Эткинд читал его наизусть. Целые стихотворения, иногда фрагменты.

Мне исполнилось двадцать два. В день рождения я получил письмо. Эткинд, почти не умевший печатать на машинке (сколько его статей перепечатала мама!), перепечатал для меня все его стихи, которые помнил. На трех страничках. Все, уцелевшее от этой жизни.

Ефим Эткинд умер в 1999 году. У меня остались три этих листка.

Мои переводы стихов Ривина не опубликованы.

2 января 2015 Афанасий Фет «Ласточки» «Les hirondelles»

Témoin oisif de la nature,

J’aime oublier le monde et voir

Une hirondelle, flèche obscure,

Lorsque l’étang s’emplit de soir.

Elle s’élance, elle s’échappe, —

On prie pour que le verre plat,

Cet autre monde, ici, ne happe

L’éclair de l’aile qui s’abat.

Mais c’est toujours la même

                              peine,

Toujours le même sombre jet…

N’est-elle comme l’âme humaine

A la naissance d’un projet?

Ne suis-je tel, fait de poussière,

Osant entrer toujours plus haut,

Dans l’autre monde, hors des

                         frontières,

Pour picorer ma goutte d’eau?

Природы праздный соглядатай,

Люблю, забывши все кругом,

Следить за ласточкой

                        стрельчатой

Над вечереющим прудом.

Вот понеслась и зачертила —

И страшно, чтобы гладь стекла

Стихией чуждой не схватила

Молниевидного крыла.

И снова то же дерзновенье

И та же темная струя, —

Не таково ли вдохновенье

И человеческого я?

Не так ли я, сосуд скудельный,

Дерзаю на запретный путь,

Стихии чуждой, запредельной,

Стремясь хоть каплю зачерпнуть?

1884

Я перевел это стихотворение для антологии, которую Ефим Эткинд готовил в издательстве «Maspero», — она вышла в 1983 году… Мне был тогда 21, потом 22 года. Помню, с каким пылом я работал над переводами для этой книги. Эткинд предоставил мне полную свободу — я читал, рылся в книгах, пробовал перевести то одно, то другое; я жил, окунувшись в эту музыкальную волну, нет, в эти волны, — Батюшков, Туманский, Пушкин, Дельвиг, Гнедич, Рылеев, Веневитинов, Вельтман, Лермонтов, Фет, Блок, Мандельштам, Маяковский («Флейта-позвоночник»), Багрицкий, Тихонов, Заболоцкий, Введенский, Олейников, Илиазд, Волошин, Пастернак, Антокольский, Корнилов, Павел Васильев, Сельвинский, Гудзенко, Твардовский, Кочетков, Бурич, Гитович, Винокуров, Самойлов, Тарковский, Коржавин, Липкин, Бродский… Перечитывая сейчас те свои переводы, я нахожу в них невообразимое множество недостатков, они в самом деле очень несовершенны. Но как бы сказать? Сейчас, в январе, я возвращаюсь к тем двум годам, полным радости и работы, — и до чего же легко было Эткинду заставить меня всё начать сначала, когда он чувствовал, что перевод слабый… На самом-то деле он был еще недостаточно строг.

Вспоминаю себя в любимом моем кафе «Ле Сен-Луи» на площади Сорбонны, или в «Клюни», что на углу бульваров Сен-Мишель и Сен-Жермен, или в «Ростане» у Люксембургского сада; я не шел на лекции в Сорбонну, они наводили на меня ужас, я работал целый день, целый день, целый день. Я ходил к Эткинду, рылся в его библиотеке — все стены, сверху донизу, были заставлены книгами. Я брал, что хотел, прочитывал и приносил книгу обратно вместе с переводами. Все, конечно, было слабо, неверно, зато истинной в итоге была радость приобщения ко всему этому, к великой поэзии, к потрясающей русской культуре — мне ведь было двадцать два… Истинным было чувство, что я слышу эту культуру и эту поэзию сразу на двух языках.

4 февраля 2015 Возвращаясь в мои семнадцать лет

Знаете еврейскую шутку: «Как это может быть, что таким молодым людям, как мы, уже по сорок лет?» — у меня уже и волосы седые, да и не так много их осталось, и не могу сказать, что это меня слишком радует. Смотрю на студентов, на школьников — вот вчера я был в Лилле, читал школьникам «Гамлета» в Théâtre du Nord. Три часа провели, разбирая первые шесть строк. Спрашиваю их, когда они родились: в 97-м, 98-м… Мне подумалось, что это как-то неправильно, я от них слишком далеко — и в то же время, разумеется, я здесь, с ними вместе, но они говорят со мной на «вы», обращаются ко мне, разумеется, «месье». И я перенесся в свои семнадцать лет.

Фейсбук дал мне возможность — и это тоже так странно — возвращаться к прошлым работам. Публиковать что-то, погребенное среди бумаг, какие-то находки, хотя нет, не «находки» — ведь я нарочно их искал, чтобы пустить в дело, чтобы извлечь из глубины архива, из груды публикаций, вещи, которые и сегодня имеют смысл. И странное дело, я постоянно убеждался, что выбрал правильный путь — да, именно путь. Я хочу сказать, что многие тексты, опубликованные в 1985–1986 годах и даже раньше, не потеряли для меня своего значения и сегодня, потому что — мне самому это удивительно — мои интересы и главные направления моей работы определились очень рано, когда я был подростком.