Христос остановился в Эболи - [58]

Однажды вечером, когда яростный ветер разогнал немного тучи, я услышал трубу глашатая и треск барабана; странный голос могильщика повторял перед каждым домом на той же высокой визгливой ноте свой призыв:

— Женщины, приехал свинолекарь. Завтра в семь все на Тимбоне делла Фонтана со своими свиньями! Женщины, приехал свинолекарь!

Утром погода была ненадежная, но сквозь низкие тучи проскальзывал иногда клочок неба. Снег почти весь растаял, лишь кое-где оставались островки снега, наметенного ветром. Я поспешно вышел из дома и отправился в путь.

Тимбоне делла Фонтана — широкая открытая, почти плеская площадка между холмиками глины, вблизи старого источника, немного поодаль от поселка, справа от церкви. Когда я пришел туда в еще сером свете утра, она уже была запружена толпой. Почти все женщины, молодые и старые, собрались там; многие держали на поводке, как собаку, свою свинью; другие просто пришли посмотреть на оскопление. Белые вуали и черные шали развевались на ветру. В режущем, холодном воздухе слышались шум голосов, крики, смех, хрюканье. Женщины раскраснелись, были возбуждены; страстное ожидание смешивалось со страхом. Бегали дети, лаяли собаки, все было в движении. Посреди Тимбоне стоял, вытянувшись, человек ростом почти в два метра, крепкий, рыжеволосый, с красным лицом, голубыми глазами, с большими висячими усами, которые делали его похожим на древнего варвара, на Верцин-геторикса[52], случайно попавшего в эту страну черных людей. Это и был свинолекарь. Лечить свиней, которых держат не для размножения, значило кастрировать их, чтобы они лучше жирели и чтобы мясо было нежнее. С боровом это проделать нетрудно, и крестьяне справляются сами, когда животное еще совсем маленькое. Но у свиньи приходится вырезать яичники, а это настоящая операция, требующая ловкого хирурга. Этот обряд и выполняют свинолекари — полужрецы, полухирурги. Их очень мало, это редкое искусство, которое передается от отца к сыну. Тот, что приехал сюда, был знаменитый свинолекарь, сын и внук свинолекарей; два раза в год он обходил селения и делал свое дело. Он считался очень искусным: редко случалось, чтобы животное умирало после операции. Но женщины все равно трепетали от страха и от жалости к животному.

Рыжий человек стоял, как властитель, посреди площади и точил нож. Он держал во рту, для того чтобы освободить руки, толстую матрасную иглу; веревочка, продетая в ушко, спадала на грудь в ожидании первой жертвы. Женщины вокруг него стояли в нерешительности, каждая подбадривала восклицаниями соседку или подругу, просила, чтобы та первая дала свое животное. Свиньи тоже, казалось, знали, какая судьба их ожидает: они упирались ногами, тянули веревку, пытаясь убежать, и визжали, как испуганные девушки, почти человеческими голосами. Молодая женщина вышла вперед со своим животным, и два крестьянина, которые вызвались помогать, тотчас схватили розовую хрюшку, вырывавшуюся и кричавшую от ужаса. Крепко держа животное за ноги, они повернули его животом вверх и привязали к двум колышкам, вбитым в землю. Свинья визжала, а молодая женщина перекрестилась и призвала Мадонну ди Виджано под сочувственный шепот всех остальных женщин. Операция началась. Свинолекарь, быстрый, как ветер, сделал разрез своим кривым ножом на боку животного до впадины живота; разрез точный и глубокий. Кровь брызнула струей, смешиваясь с грязью и снегом; но рыжий человек не терял времени: он засунул руку по самую кисть в рану, захватил яичник и вытащил его. Яичники у свиньи скреплены связкой с кишечником; найдя левый яичник, надо было, не делая второго разреза, вытащить и правый. Свинолекарь, не отрезая первого яичника, приколол его своей толстой иглой к коже живота свиньи; и, убедившись, что он не выскользнет, начал двумя руками вытаскивать кишки, наматывая их, как клубок. Метр за метром выходили кишки из раны, розоватые, лиловые, серые, с синими венами и комками желтого жира при скреплении с сальником; они появлялись еще и еще, и, казалось, этому не будет конца. Но вот в какой-то момент появился правый яичник, прикрепленный к кишкам. Тогда, не прибегая к ножу, лекарь одним рывком оторвал оба яичника и бросил их, не оборачиваясь, назад, своим собакам. Это были четыре громадных белых водолаза с большими пушистыми хвостами, со свирепыми красными глазами; на них были ошейники с железными шипами, которые защищают собак от волчьих укусов. Собаки ждали броска и хватали на лету окровавленные яичники, а затем, наклонившись, подлизывали разбрызганную по земле кровь. Человек не останавливался. Оторвав яичники, он тотчас же стал втискивать кишки кусок за куском назад в живот, заправляя их пальцами, проталкивая силой, когда они не входили, потому что воздух раздул живот, как шину. Но вот все было водворено на место, рыжий вынул изо рта, скрытого за большими усами, иглу и наложил шов на рану. Свинья, снятая с колышков, одно мгновение оставалась как бы в нерешимости, затем вскочила на ноги, встряхнулась и с визгом бросилась бежать, преследуемая женщинами, в то время как молодая хозяйка, оправившись от страха, искала в кармане под юбкой две лиры в вознаграждение свинолекарю. Вся операция длилась не более трех-четырех минут; и вот уже следующая жертва привязана помощниками, положена на спину. И так все утро, без перерыва, кастрировали свиней. День просветлел, сильный холодный ветер гнал по небу обрывки туч. Запах крови отягощал воздух; собаки уже насытились этой еще живой плотью. Земля и снег были красны; голоса женщин звучали громче, кастрированные животные и те, что еще ожидали своей участи, всякий раз, как одну из свиней валили на землю, визжали все вместе, сочувственно перекликаясь, как хор плакальщиц. Но люди были веселы — ни одно животное, видимо, не погибнет. Был уже полдень; искусный свинолекарь поднялся во весь рост и сказал, что откладывает на послеполуденное время операции оставшимся животным. Женщины начали расходиться, ведя на поводке своих свиней. Лекарь, пересчитывая заработанные монеты, направился в сопровождении своих собак к дому вдовы, чтобы позавтракать; и я тоже пошел вслед за ним. Несколько дней в поселке только об этом и говорили; еще не прошли опасения, как бы не погибло какое-нибудь кастрированное животное; но все было хорошо, все успокоились, всякие опасения исчезли. Свинолекарь со своими рыжими усами жреца-друида и жертвенным ножом, сопутствуемый благословениями, в тот же вечер отправился в Стильяно.