Христос остановился в Эболи - [56]

Когда ссора возчиков, прервавшая мою работу, утихла и лисицы были нарисованы, я вышел немного прогуляться. Дождь кончился, воздух был полон запахом жженого мяса ньемуриелли, готовившихся на жаровнях посреди улицы и продававшихся по два сольди за кусок. Я поднялся немного по лесенке и дошел до дома, где жил последние дни перед моим отъездом в Гальяно после того как покинул гостиницу Приско и где думал обосноваться окончательно. Я разместился на втором этаже в большой комнате с двумя окнами; эту комнату мне сдавала вдова-неаполитанка. Внизу была мастерская столяра. Жена столяра Маргарита, убиравшая мою комнату, очень хорошо ко мне относилась. И сейчас, увидев меня издали, она побежала навстречу, чтобы приветствовать меня.

— Вернулся? Останешься у нас?

Она очень жалела, что я снова должен был уехать. Маргарита была старушка с очень добрым лицом, с большим зобом, уродовавшим ее шею. Она считалась одной из самых умных и культурных женщин в поселке, потому что кончила пять классов начальной школы и великолепно помнила все, чему училась. Когда она приходила ко мне в комнату, то даже декламировала наизусть стихи своих школьных лет: «Экспедиция Сапри», «Смерть Эрменгарды». Она произносила их нараспев, стоя посреди комнаты, неподвижно держа руки по бокам. Время от времени она останавливалась, чтобы объяснить мне какое-нибудь трудное слово. Маргарита была добрая и ласковая старушка. Она часто говорила мне:

— Не грусти, что твоя мать далеко. Ты потерял одну мать, но нашел другую. Я буду твоей матерью.

И хотя она была больная, она действительно по-матерински заботилась обо мне. У нее было два уже взрослых, женатых сына; один жил в Америке. О сыновьях она часто и охотно говорила, показывала мне фотографии внуков. Но когда я как-то раз спросил ее, не было ли у нее еще детей, она неожиданно заплакала. Оказывается, у нее был третий, самый любимый сын, но он рано умер. Она сквозь слезы рассказал мне его историю. Третий сын был самый красивый, у него были черные кудри и живые глаза, ему было полтора годика с небольшим, но он уже хорошо говорил и понимал все. Однажды в зимний день, когда снег покрывал все кругом, Маргарита поручила сына соседке-куме. Соседке понадобилось уйти за дровами, и она взяла мальчика с собой. Вечером соседка вернулась домой одна в полном отчаянии. Она оставила мальчика — он ведь еще плохо ходил — на несколько минут, пока собирала на лесной тропинке хворост; когда она вернулась, ребенка не было. Она обошла все вокруг, но ребенка и след простыл. Должно быть, его схватил волк или другой лесной зверь, и его уже никогда не удастся найти. Маргарита, ее муж, все крестьяне, карабинеры отправились тотчас же на поиски и всю ночь и следующие дни обыскивали окрестности метр за метром, но ребенок не был найден, и через три дня поиски прекратили. На четвертый день утром Маргарита, неутешно и одиноко бродившая по полям, встретила высокую красивую женщину с черным лицом. Это была Мадонна ди Виджано. Она сказала ей:

— Не плачь, Маргарита. Твой ребенок жив. Он там в лесу, в волчьей берлоге. Иди домой, позови спутников и ты найдешь его.

Маргарита побежала в поселок, позвала крестьян и карабинеров, и они все отправились к тому месту, которое указала Мадонна. В волчьей берлоге на снегу лежал ее мальчик. Он спокойно спал, розовый и теплый, несмотря на ледяной холод. Мать обняла его и разбудила. Все плакали, даже карабинеры. Мальчик рассказал, что пришла женщина с черным лицом, взяла его и четыре дня держала около себя в этой волчьей берлоге, кормила грудью, согревала. Когда они вернулись домой, Маргарита сказала своему мужу:

— Он не такой, как все дети. Мадонна ди Виджано кормила его грудью в волчьей берлоге. Кто знает, что из него выйдет. Пойдем в Гроттоле, погадаем. В Гроттоле, — говорила Маргарита, — жил тогда предсказатель, который очень правильно гадал. Мы пошли к нему, заплатили лиру, и он передал нам все, что случилось, будто сам все видел. Но потом его лицо омрачилось и он сказал, что ребенок в шестилетнем возрасте упадет с лестницы и умрет. Так оно и вышло. В шесть лет мой бедный мальчик упал с лестницы и умер. — Маргарита плакала.

И другие дети были похищены и унесены по воздуху и потом найдены с помощью черноликой Мадонны. Однажды исчез ребенок всего нескольких месяцев, и нашли его на одном дереве, что стоит рядом с часовней святого Антония, в десяти километрах от поселка, на полдороге между Грассано и Гроттоле. Это дьявол унес его туда, а святой Антоний позаботился о нем. Но единственный из унесенных детей, с семьей которого мне удалось познакомиться, был сын Маргариты.

Наконец наступил вечер спектакля. Дождь перестал, звезды блестели, когда я отправился в конец селения. Во всем поселке не было ни одного зала, ни одной гостиной, которые могли бы быть использованы для театра; актеры выбрали какой-то винный погребок или пещеру, наполовину врытую в землю; туда принесли парты из школы и поставили на притоптанную землю. В глубине построили маленькую сцену, отделив ее ветхим занавесом. Помещение было битком набито крестьянами, которые восторженно ожидали начала представления. Была показана пьеса Габриэля д’Аннунцио «Факел над Моджо». Конечно, я думал, что буду скучать на этой риторической драме, разыгранной неопытными актерами, и не ждал в этот вечер ничего, кроме новизны впечатлений. Но все оказалось совсем иначе. Эти божественные женщины с громадными пустыми глазами, с жестами, полными сдержанной страсти, неподвижные, как статуи, играли великолепно; и на сцене, шириной в четыре шага, они казались огромными. Вся риторика, замысловатость языка, чванная пустота трагедии исчезли, и осталось то, что должно было быть и чего не было в произведениях д’Аннунцио, — суровая жизнь, полная неугасимых страстей в мире земли, не знающем времени. Впервые произведение поэта из Абруцц показалось мне прекрасным, освобожденным от всякого эстетизма. И я понял, что этим очищением произведение обязано не столько актрисам, сколько публике. Крестьяне следили за событиями с глубоким интересом. Деревни, реки, горы, о которых говорилось в пьесе, были недалеко отсюда. Крестьяне знали их, это были такие же земли, как и у них, и они громко выражали свое одобрение, слыша эти названия. Духи и демоны, которые появлялись в трагедии и влияние которых чувствовалось за событиями, были теми же духами и демонами, что живут в здешних пещерах и глинах. Присутствие крестьян делало все естественным, возвращенным в свою подлинную атмосферу, в их замкнутый, безнадежный, непередаваемый мир. В этот вечер трагедия предстала очищенной актерами и публикой от всего «даннунцианского», в ней сохранилось только основное, неприкрашенное содержание, которое крестьяне воспринимали как что-то очень близкое. Это была иллюзия, но она казалась правдой. Д’Аннунцио действительно вышел из крестьян; но он был итальянским литератором, а потому не мог не предать их. Он уехал отсюда, из непередаваемого мира, и захотел облечь его в сверкающую одежду современной поэзии, полной выразительности, чувственности, ощущения времени. Поэтому он низвел этот мир до простого орудия риторики, эту поэзию — до пустоты языкового формализма. Его попытка могла привести только к предательству и провалу. От этого гибридного союза могло возникнуть только чудовище. Сицилийские актрисы и крестьяне Грассано бессознательно проделали обратный путь; они отбросили эту фальшивую одежду, оставив свою, крестьянскую, сущность; и это растрогало и взволновало их. Два мира, дурно соединенные в эстетизирующей пустоте, вновь разъединились, так как никакая связь между ними невозможна, и за этой волной ненужных слов крестьяне разглядели правдивые образы — Смерть и Судьбу.