Хождение за три моря - [8]

Жернова времени остановились, и родился Зов. Идущий ниоткуда, но наполняющий всё обозримое пространство; вначале тихий, он усиливался, тревожа и будоража тишину, и, повинуясь ему, на поляну тонкими белёсыми струйками полезла из земли навь.

И опять над лесом, возвращаясь с шабаша, пролетела одинокая ведьма.

Утром отшельник проснулся поздно. Ломило кости, отяжелела голова. В слюдяное оконце глядел тусклый день. Туман осел на деревьях, и с веток капало. Старик не стал выходить из натопленного жилья, подбросил в каменную печурку хворосту, зажёг прилепленную к столешнице восковую свечу и сел дописывать наставление тому, кто будет жить в этой избушке после его смерти. Деревянное писало глубоко вдавливалось в бересту, оставляя чёткие прориси.

«А случится кому раненому быть или мёртвому, то иди к дубу, в десяти шагах от него на север, увидишь валун великий и мшистый, под ним бьют два родника — один с живою водой, другой — с мёртвой. Омоешь водой из родников раны — заживут, омоешь тело мёртвого — поднимется бодрым. А если старик той водой лицо сполоснёт — станет юношей...»

Самому отшельнику жить уже не хотелось. Он слишком обременил свою память, и она стала сплошной болью. А такие раны даже живой водой не залечишь.

Вдруг послышался неясный шум, что-то ударилось в наружный угол избушки. Уж не лосёнок ли проголодался? Старик поднялся и вышел на крыльцо. Огромный бурый медведь грузно привалился к брёвнам стены и слабо поскуливал. Медведь был тяжело ранен, сильно припадал на правую переднюю лапу, из спины торчало древко стрелы. У зверя, видимо, начали отниматься ноги, и он уже не мог стоять. Старик узнал Бурого. Озорник, бывало, воровал у него ульи с мёдом. Утащит к ручью и бросит в воду, чтобы пчёлы погибли.

Медведь лёг на землю и с трудом пополз к крыльцу, смиренно тычась мордой в траву, из глаз его текли слёзы. Оказавшись возле старика, он поднял огромную голову и робко лизнул шершавым языком руку отшельника. В его взгляде была мольба.

— Что, шарпальник, нашла коса на камень? — строго спросил тот, поглаживая сухой тёплой ладонью лобастую голову зверя. — Лобище-то тебе не по уму даден. На воинов возмечтал напасть? Ах, глупой! Это не ульи с пасеки воровать. Э-э, милый, да у тебя нос сухой...

Бурый виновато прижал уши, слыша укоризненный голос старца, опять просительно лизнул руку отшельника. Тот ощупал огромную вздувшуюся опухоль на плече зверя, осмотрел стрелу, глубоко вонзившуюся в тело гиганта, покачал головой.

— Придётся тебе потерпеть, озорник.

Гигант в знак согласия закрыл глаза и хрипло вздохнул, чутьём доверяя человеку, у которого такие тёплые руки и ласковый голос. Старик вернулся в избушку, вынес туесок из берёзовой коры, наполненный пахучим мёдом, склянку с мазью, острый нож.

— Свежой, надысь собрал, — сообщил он, ставя туесок перед зверем, холмом возвышавшимся над крыльцом. — Откушай, озорник, медок тебе силы придаст.

Гигант жадно потянулся к густому золотистому яству, зачавкал, жмурясь и довольно пофыркивая.

— То-то, а прошлой осенью хотел омшанник раскатать, бедовой, пришлось тебя попужать. Чай недоволен был?

Бурый, понимая, о чём идёт речь, виновато прижимал уши, дружелюбно проворчал, не переставая чавкать, мол, бурчи, бурчи, только мёд не отнимай.

Телега со скарбом воинов тяжело переваливалась на ухабах, скрипела. Когда скрип становился пронзительным, Степан отпрукивал плотную приземистую лошадку, вынимал из-под сиденья корчажку с дёгтем, помазок, смазывал ось.

— Чудесник тот здесь недалече живе, — равнодушно сообщил он мимоходом. — Который с лешаем знается.

— Кудесник? — удивился Дмитрий. — Ведун, что ли?

— Ведун не ведун, хто их разбере. Народ молыт, старичина колдовство ведае.

— Како унюхали? Местной?

— Не-е, откудось прибрёл. Такой вражина... Все клепцы наши поломал. Злой, сотона, аки обр[18]! Наш поп к нему было наладился, так нехристь и близко подойти к себе не дал. Поп сказывал, будто на стену огняну наткнулся, индо борода затрешшала. Поп начал жило колдуна хрестить и молитву творить, а из жила через трубу столб огнянной вылетел. Поп и побег.

Афанасий спросил, как проехать к кудеснику.

— А вон в той лядине[19] тропочка! — Степан показал. — Суходол перейти, вниз к ручью и спущайтесь. Чуток поболе версты.

— Чародей-то страшной? — полюбопытствовал Дмитрий.

— Не-е, сказывают, кто чул, ни рожек, ни хвоста, обнакновеннай. Тока ходе быстро. На лошади не догонишь. Ежли повидать его хотите, то я вас в веске подожду. — Степан проворно взобрался на облучок, подобрал вожжи. — Веска тут недалече, за погорельным лесом. Н-но! — Он спешно уехал.

Всадники выбрались на тропу. Видно было, что по ней давно не ездили и не ходили, её густо застлал крупный нетронутый подорожник.

Ехать и на самом деле оказалось недалеко. Спустились к ручью, по берегам которого темнел ельник, пересекли суходол, выбрались из кустарника и оказались на полянке. На противоположном краю стояла избушка.

— Глянь-ка, Афонь! — бормотнул быстроглазый Дмитрий. — Старик-то и впрямь колдун!

Возле крыльца избушки лежал громадный бурый медведь, возле него хлопотал седой, заросший волосами старик. Кажется, он обрабатывал раны медведя, который при виде появившихся всадников глухо зарычал. Да уж не тот ли это косолапый, что напал на них ночью? Эта мысль одновременно промелькнула у обоих воинов. Отшельник, выпрямляясь, остро глянул на воинов, досадливо отмахнулся, как бы отстраняя их, дунул: «Ф-фу!»