Хождение за светом - [33]

Тимофей подошел к обочине, сорвал несколько ржаных колосков, понюхал, потом долго разглядывал их, словно искал что-то особенное. «Вот он, вечный двигатель, который все ученые и академики ищут, с ног сбиваются и головы бесплодными мыслями изнашивают. А самая главная загадка — вот она. Спроси у ученых — живая земля? Мертвая — скажут…»

Со стрекотом из обочинных зарослей спорыша и ромашки выскочил на дорогу большой кузнечик. Плюхнувшись в пыль, он махнул сабелькой, будто путь себе расчищая, и скакнул вперед. «Ишь ты, мелочь какая, а шагов на пять моих упорхнул. И тебя ведь земля наша вынянчила…»

Тимофей не заметил, как далекий возок нагнал его. Уже услышав дыхание лошади, он оглянулся. В лучах закатного солнца повозка казалась особенно красивой и легкой, только чуть ускорь ее бег — и она полетит в золотом мареве над полями, теряя на ходу и этого вальяжного господина, и подушки вышитые, на которых развалился он от безделья с таким важным видом.

Тимофей отступил, снял картуз, поклонился. Он узнал господина, но тот поравнялся с ним, будто с сухим деревом, экая, мол, оказия встретилась, и здороваться не стал, а только поморщился брезгливо.

Не видно уже было возка, и пыль осела, а Тимофей все никак не мог успокоиться. «Чем же я тебя раздосадовал так, Ликалов? У меня сегодня праздник был, хлеб я начал убирать, которым и ты кормишься. Нет бы остановиться да поздравить, порадоваться вместе, так ты, как сатана, пролетел, только что не плюнул…»

Вечером того памятного дня Бондарев и сел первый раз перед чистой бумагой…

Вспоминая этот случай, Тимофей дошел чуть ли не до озера. Теперь назад надо, здесь могила никому не нужна будет. «Да и зачем особое место искать, только что не на кладбище сделать, а рядом с деревней, у дороги. Поставить столик, а в нем чтобы все труды мои, всякий, кто захочет, остановится и прочитает…»

Весь следующий день Тимофей собирался. Приготовил чистую одежду, черенок у лопаты поменял, даже бороду перед зеркалом поостриг ровнее. Так в заботах и провозился до вечера. Мария с тревогой поглядывала на мужа — что он опять затеял? — но спрашивать не стала. Когда Тимофей таится, с вопросами лучше не подходить.

Легко встает июньское солнце; переполненное теплом и светом, оно льет свою благодать, торопится обогреть зеленый мир. На место Тимофей пришел рано, чтобы снять дерн, пока роса не подсохла. Он быстро наметил положенный прямоугольник, поделил его на квадраты и, аккуратно подрезая зеленый покров, словно крышку снимал с будущей могилы.

Тимофей присел рядом, взял комок земли и стал разминать его. Земля долго не согревалась в ладони, и Тимофей поднес ее ко рту, подышал. Напитавшись человеческим теплом, она перестала рассыпаться крупинками и теперь лежала в объятии пальцев спокойно, как ручной зверек. Тимофей не удержался и потрогал ее губами.

«Недолго осталось ждать, только успеть собраться». — Он опустил земляной мякиш в карман и принялся углублять могилу. Работал степенно, словно каждая лопата земли имела особую значимость.

Вечером, когда Тимофей возвращался домой, его нагнала бричка с Ликаловым. Он опять вспомнил тот давний случай, что подвигнул его на сочинительство. Но на этот раз, миновав Бондарева, Лика лов резко осадил лошадь и, не оглядываясь, крикнул:

— Письмо тебе пришло, забрать надо.

Тимофей было прибавил шаг, но Ликалов, гикнув, понесся дальше.

«Чертополох какой. Нет бы сразу отдать… Ну, торжествуй покудова, а придет твой срок — в земле сгинешь…»

«Дорогой друг мой Тимофей Михайлович!

Я виноват в том, что получил твое письмо, а до сих пор не ответил. То были дела, а то нездоровье, а кое-как отвечать не хотел. Дела мои только в том, чтобы выяснить как можно лучше и понятнее людям ту истину о жизни, которую я знаю и которая дает мне благо, и которую люди не знают, заместо которой верят в ложь, которой их научают обманщики. Не надо отчаиваться, а надо по мере сил высказывать то, что знаешь. Не при нашей жизни, так после нее узнают и поверят, что в наших речах справедливого. Правда не горит, не тонет. Твое сочинение делало, и делает, и будет делать свое дело, обличая людей и открывая им глаза…

Братски целую тебя, Лев Толстой».

Скоро яма была готова, и Тимофей прежде, чем оградку делать, решил посадить рядом деревья, чтобы манили они путника прохладной тенью, мало-мальское укрытие в непогоду давали. Да и ему там, в окружении живых корней, веселее будет. Хоть как-то, наверное, передастся голос ветра и солнца от листа к ветке, от ветки к стволу и дальше, туда, где во мраке будет лежать его тело…

Хотелось бы разных дерев, но близилась середина лета, а в эту пору, кроме тополя, и не примется ничего.

Берегом реки далеко вниз ушел Тимофей, выбирая подходящие деревца. То велики, то малы саженцы были, то статью не нравились. Обогнув очередную заростель, Тимофей хотел назад поворачивать, да уж больно ладная кулижка попалась, вся в цветах, как платок праздничный.

«Передохну, а дальше видно будет», — решил Тимофей и пошел в затень, на край поляны. И здесь, рядом с необъятным черемуховым кустом, он наконец-то увидел то, что искал: три тополька, хоть и невысоких, по плечо всего, но с окрепшими уже тельцами; как раз такие деревца, которые можно посадить на открытом продувном месте.