Хождение за светом - [34]

«Так и пойдете вы со мной, неразлучные», — Тимофей присел рядом, топольки чуть слышно шелестели, переговаривались, словно решали, соглашаться ли им с этим косматым мужиком.

За три дня пересадил Тимофей деревца и теперь старался все время быть с ними. Утром воду носил поливать, вечером землю рыхлил, а то и просто сидел рядом, как с детьми своими, слушая их бормотание, и отходил душой, забывал все обиды и горести.

Скоро топольки заметно пошли в рост, и Тимофей взялся начисто переписывать свое основное сочинение о трудолюбии и тунеядстве, чтобы после смерти положили его в столик рядом с могилой.

Он сидел в избушке, сгорбившись над бумагами, когда в дверь постучали. «Кто бы это?» — подумал Тимофей и не успел ответить, дверь распахнулась. Солнечный свет ослепил его, он прищурился, пытаясь разглядеть гостя.

— Я археолог Горощенко, — видя растерянность Бондарева, торопливо говорил вошедший. — Мартьянов мне советовал непременно с вами встретиться. Но вы, я вижу, сейчас заняты. Наверное, мне лучше вечером зайти?

— Вы остановились уже где?

— Да, у Мясина.

— Чего ж вы будете ко мне, как к чиновнику, по десять раз ходить, — Тимофей улыбнулся. — Вечером и приду к вам…

Со следующего лета Горощенко хотел начать раскопки курганов и до позднего вечера пробыл в степи, выбирая наиболее интересные захоронения.

Когда вернулся, в доме Мясина уже горел свет, в столовой все было готово к ужину.

Горощенко вспомнил, что так и не предупредил хозяина о приходе Бондарева: сначала умывался, потом за столом все как-то не получалось — Мясин расспрашивал о городских новостях, а узнав интерес гостя к хакасам, взялся рассказывать про обряд похорон, который ему довелось видеть.

— Дикарский народ, что и говорить. Они же все по родам живут, и каждый род, по их понятиям, вроде бы как от дерева взял начало, сосны там или осины. Я видел, как хоронили талового хакаса, от тальника будто род его шел. Так они что учудили, вместо гроба короб ему сплели…

В дверь постучали, и вошел Бондарев.

Горощенко встал, чтобы объяснить Мясину, но тот опередил:

— Проходи, коли пришел. Чай сейчас пить будем.

Тимофей долго отирал сапоги о тряпку и, только когда хозяйка еще раз пригласила, прошел.

— А ведь мы с вами не познакомились. — Тимофей протянул Горощенко руку.

— Константин Сергеевич.

— И какая же нужда привела вас к нам, Константин Сергеевич?

— Я, кажется, говорил вам: археолог, интересуюсь могильниками хакасскими.

— Вон оно что…

Хозяйка налила чаю, и все ненадолго отвлеклись от разговора. Тимофей пил прерывисто, словно по обязанности.

— Это что ж, работа у вас такая, Константин Сергеевич? — опять первым заговорил Бондарев. — Могилы, значит, будете раскапывать?

— Ну, не только раскапывать. — Горощенко смутился. — Описание курганов будем делать, зарисовки. Меня, например, очень интересуют камни с рисунками и письменами, так называемые каменные бабы. Расшифровка их поможет нам узнать прошлое.

— А прок-то какой в этом?

— Как вам объяснить… Человек должен знать свое прошлое. Если хотите, это поможет нам предугадать будущее. Ведь как можно сказать о том, что будет завтра, если не знаешь, что было вчера.

Видно было, что Тимофей остался доволен ответом, пригладил бороду, о чем-то задумался.

— А сколько же лет этим камням, читать которые вы собираетесь?

— Древние они. По тысяче, а то и поболее лет.

— Вот писать бы на чем мне надо. Ишь ты, бумага бы уж давно погнила. — Тимофей замолчал, насупился, то ли вспоминая о чем-то, то ли решаясь на что-то.

— Тимофей Михайлович, — Горощенко хотелось разговорить старика, — а вы не могли бы хоть вкратце поведать, как к вам пришла мысль сесть за сочинительство?

— А вы ответьте мне, где та земля, на которой возделанный вами хлеб растет?

— У меня свое дело. Я правильно понял вас?

— В том-то и беда, что у каждого оно есть, чтобы от хлебной работы увильнуть. А где же вы от греха очиститесь, на чем дух ваш крепость свою обретет и любовь к миру?.. Вам земля нужна, которую возделывать будете, как праздник вершить. И сил для остального поболее станет, святое дело всегда прибавит их. Да что говорить, все мои слова как в черную прорубь.

— Я не от любопытства спросил, Тимофей Михайлович. Вы не обижайтесь.

— Писание-то святое читали, — Тимофей ухмыльнулся. — А если внимательно читали, то должны помнить: «Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом, а кто подражает праздным, тот насытится нищетою». А у нас все напереворот идет. Для кого же Библия тогда писана?

— Книг-то я не читал, сколь ты, — Мясину не хотелось оставаться в стороне, и он перебил Бондарева, — да вот знаю, что в давешние времена тех, кто отходил от учения Христова, на кострах жгли. И дым бы уж твой давно развеялся, Тимофей, а вот ты все ходишь да бурчишь недовольный.

— Эко ты загнул, Евдоким. И тебя бы сжечь давно не мешало, вроде как в молоканах состоишь… А стращать меня не надо. Твой конец все одно наступит, Евдоким. Не на этом свете, так на тем. Все вы там, мироеды, как черви в однбм котле, пожрете друг друга. Не пришло мое слово к людям, да придет еще. Попомните!..

Утром, уже выехав за околицу, Горощенко оглянулся и долго пытался найти среди серых, крытых драньем да соловой крыш избу Бондарева. «Господи, какой курганище! — подумал он об этом странном неугомонном крестьянине. — А как широко думается ему среди этого простора. Но попробуй докричись. Чуждые, непонимающие рядом. Да и в столицах не слаще. Что ж это за пора такая в России…»