Хождение к Студеному морю - [96]

Морозы не спадали. Более того, сегодня минус сорок один. Тусклый диск солнца не грел. Все живое, спасаясь от стужи, попряталось в норы, зарылось в сугробы. Каждую ночь на небе развертывалось веером северное сияние, освещавшее местность волшебным светом.

Заготовленное в дорогу мясо заканчивалось. Порции пришлось урезать. Лайки не наедались и не так резво тащили даже полегчавшие нарты.

Неписаный закон тундры гласит: когда кончаются продукты, дичь не попадает под выстрел, а рыба на крючок. Недельный переход от мыса Якана до мыса Шмидта остался в памяти скитника как самый голодный: на всем его протяжении не встретились даже следы песцов. Все было словно «выкошено» то ли эпидемией, то ли неблагоприятными природными условиями. Угнетало и серое, забитое низкими тяжелыми тучами небо.

Порции мяса для собак пришлось значительно сократить. Лайки не наедались. По вечерам они жалобным поскуливанием и умоляющим взглядом просили добавки, справедливо полагая: коли работаем, хозяин должен кормить. Чтобы лайкам было легче тащить нарты, скитник съехал на ровный лед пролива Лонга. На это была еще одна причина: он надеялся подкараулить у лунок-отдушин нерпу или тюленя. Однако чуткие животные на выстрел не подпускали.

В общем, ситуация была невеселая: продукты на исходе, ослабевшие лайки еле плелись и не реагировали на подбадривающие крики хозяина. Одна из них после отдыха отказалась вставать. Пришлось уложить ее на нарты. А вот сын Бороя радовал – работал неутомимо. Раздавая остатки мяса, Корней невесело пошутил:

– Догулялись кулики, нет ни хлеба, ни муки…

Неожиданно, когда ехали вдоль вала береговых торосов, лайки напряглись и встали. Устремивший взгляд на невысокую гривку Борой чуть слышно заскулил. Корней понял: что-то учуял.

И в самом деле вскоре из-за нее показался белый медведь. Он брел к морю неспешным шагом, низко опустив голову и слегка покачивая ею из стороны в сторону. Вот это удача! Корней движением руки приказал собакам «Сидеть!». Но те и без команды давно застыли. Скитник прикинул, если затаиться за валом пакового льда, зверь пройдет на расстоянии не более сорока метров. Тут уж сложно промахнуться.

Медведь все ближе. Замелькали черные «ладони» и «пятки» на лапах. Уже хорошо были видны даже движения его лопаток и слышен хруст сминаемого снега. Когда одна из лап проваливалась слишком глубоко, медведь недовольно урчал.

Зверь уже почти на одной линии. Вдруг он приподнял аккуратный черный нос и шумно втянул воздух. Уловив посторонние запахи, вздыбил на загривке шерсть. В этот момент в промороженном воздухе сухо щелкнул выстрел…

От бьющего через край ликования скитник огласил тундру победным ревом. И все же, прежде чем подойти, сделал еще один выстрел. Теперь можно спокойно разделывать добычу. Его поразило то, что под густой, белой шерстью абсолютно черная кожа, а подошвы лап покрыты мехом!

При свежевании нож неожиданно звякнул о металл. У лопатки под слоем подкожного жира Корней обнаружил свинцовую пулю: кто-то в мишу уже стрелял.

Перед тем как раздать мясо нетерпеливо крутящимся вокруг собакам, Корней тщательно осмотрел мышечные ткани. Убедившись, что тоненьких белых червячков[95] между волокон нет, выдал всем двойные порции.

Насытившись, счастливые псы подбегали к хозяину и, прыгая вокруг него, норовили лизнуть. Оставшуюся гору мяса скитник разрезал на стандартные порции размером с кулак и, дождавшись, когда они промерзнут, складывал в мешки.

Печень белого медведя, от греха подальше, Корней закопал в снег. Шкуру растянул мехом вниз на плоском валуне. И только после этого отправился собирать плавник для костра. Ему повезло – между двух глыб обнаружил несколько стволов, когда-то выброшенных морем. Теперь не придется трястись над каждой веточкой.

Трое суток человек и лайки восстанавливали силы на мясном изобилии. Поначалу истощенные собаки не грызлись: озабочены были лишь желанием набить брюхо. Но когда отъелись, миру пришел конец. Стали задираться, отнимать друг у друга мясо, да так яростно, что клочки шерсти летели. Чего-чего, а подраться собаки любят – был бы повод. А если его нет, сами создадут.

Подросший Шустрый не пропускал ни одной потасовки. Борой реагировал снисходительно. Корней толковал это на свой лад: готовит себе смену.

Погода все эти дни стояла пасмурная и безветренная. Из низких серых туч временами летели крупные хлопья снега. Медленно кружась, они освежали истоптанный собаками покров.

Единственное, что в эти блаженные дни досаждало Корнею – оседавший на внутренних стенках палатки иней. Отваливаясь неровными кусками на спальный мешок или за шиворот, он потихоньку таял. От этого все отсырело и плохо грело.

Чтобы ускорить медленный, из-за безделья, ход времени, он то чистил ружье, то ремонтировал прохудившуюся одежду, то подправлял собачью упряжь, то соскребал ножом, выкованным в Усть-Янске, жир с медвежьей шкуры. Когда все дела были переделаны, так наточил обломком камня топор и нож, что к их лезвию стало опасно прикасаться.

Отъевшиеся на медвежатине лайки уже ни минуты не могли стоять спокойно. Когда хозяин выходил из палатки, они, глядя на него с беспредельной преданностью, наперегонки, захлебываясь радостным лаем, бросались на грудь, чуть не валя с ног. Корней понял: пора в путь.