Хосе Рисаль - [27]

Программа краузистов была рассчитана на длительное время. Тактика их состояла в том, чтобы, сосредоточившись в университете, воспитать несколько поколений студентов, которые, заняв впоследствии ключевые позиции в обществе, сумеют преобразовать его мирно и безболезненно.

Тактику краузистов, сводящуюся к подготовке кадров и постепенному расширению своего влияния, Рисаль пробует применить для осуществления своей задачи. Филиппинам нужны закаленные борцы, способные увлечь за собой других, способные донести до испанских властей требования филиппинцев, способные доказать испанцам, что филиппинцы достойны реформ. Эти кадры надо где-то выковывать. Но где? Ответ на этот вопрос приходит сам собой. Через полгода после банкета в честь министра заморских территорий Фернандо де Леона, отменившего табачную монополию, воодушевленные этим актом эмигранты создают «испано-филиппинский кружок». Его возглавляет Хуан Атайде, испанский армейский офицер, родившийся на Филиппинах и служивший там. Надо сказать, что креолы, недовольные засильем «пенинсуларес» (испанцев с полуострова), нередко смыкаются с филиппинцами в требованиях реформ для колоний.

Фернандо де Леон благосклонно разрешает деятельность кружка — ведь его руководители заверяют, что он будет «честным отражением в Мадриде общественной жизни этих далеких испанских земель, которые только и мечтают о том, чтобы укрепить славу отечества (т. е. Испании. — И. П.)». Манифест, в котором содержится эта более чем умеренная декларация, публикуется в апреле 1882 года, а в сентябре Рисаль перебирается из Барселоны в Мадрид. Он сразу же активно включается в работу кружка, старается вдохнуть в него новую жизнь. Об этом свидетельствуют дневниковые записи: «Опять дискуссия о политике, я молчал»… «Решили оживить кружок и создали комитет для переговоров с Атайде»… «Опять говорили о кружке, о чрезмерных претензиях некоторых лиц»… «Яростная дискуссия на улице Лобо»… «Решили реорганизовать кружок, но ничего не сделали, только договорились создать комитеты»… «С кружком плохо по тысяче причин — все много болтают, а когда доходит дело до взносов, отказываются платить». И опять: «Бурная дискуссия по «филиппинским делам». На заседаниях кружка Рисаль сначала молчит, потом начинает требовать целеустремленной деятельности, но тщетно — даже его авторитет не может предотвратить распада кружка, и уже 29 января 1883 года он пишет семье: «Наш кружок умер! Я сам предложил распустить его. хотя был самым горячим сторонником кружка».

Но деятельность кружка не проходит бесследно для филиппинской литературы. Стараясь объединить его участников, Рисаль предлагает им общее дело: написать книгу о Филиппинах. «Мое предложение относительно книги принято единогласно — правда, потом начали выдвигать возражения, которые показались мне несущественными». Решено, что книгу напишут лучшие перья филиппинской колонии, причем затронут все стороны филиппинской жизни — экономику, искусство, ремесла и т. д. Но и здесь Рисаля ждет разочарование: быстро загоревшиеся соавторы так же быстро остывают, и тогда Рисаль решает выполнить задачу в одиночку — у него возникает замысел первого филиппинского романа, который он осуществляет несколькими годами позже. Неудача этого мероприятия в кружке оборачивается выигрышем для филиппинской литературы.

Дела учебные и дела эмигрантские оставляют Рисалю мало времени. Но он по-прежнему пишет домой длинные письма, подробно рассказывая о своей жизни и занятиях. Причем допускает некоторые «промахи» — особенно в вопросах религиозных. Первыми годами пребывания в Мадриде можно датировать его окончательный разрыв с католицизмом. Произошло это как под влиянием краузистов, так и — особенно — под влиянием Вольтера[14]. В первый же год пребывания в Мадриде Рисаль, несмотря на стесненные материальные обстоятельства, приобретает девять томов сочинений Вольтера, страницы его дневника покрываются рисунками с изображениями фернейского мудреца. Насмешливые вольтеровские интонации прорываются у Рисаля даже в письмах к его глубоко религиозной матери: «Сегодня день святого Антонио Абада: лошадей, мулов, лошаков и прочих тварей, двуногих и четвероногих приводят к изображению святого для благословения. Все они живописно разукрашены. Понятия не имею, какая польза маленьким мулам от этих благословений — ведь у них, говорят, нет души и они не могут ни оскорбить бога, ни славить его. Этак в один прекрасный день и камни обзаведутся святым покровителем. Попробуйте и вы там цивилизоваться и подыскать патрона для буйвола-карабао». Это письмо вызывает суровую отповедь доньи Теодоры, и с тех пор Рисаль в письмах к семье становится осторожнее.

И в его публицистике появляются новые интонации, которые тоже складываются под влиянием Вольтера. Можно говорить о возникновении у Рисаля вольтеровского «я», для которого характерно сознание своей отдельности, отграниченности от мира, удел же этого последнего — страдания и муки, вызванные невежеством. А над миром возвышается мудрец и со снисходительным сочувствием, смешанным с презрением, взирает на происходящее (взгляд, восходящий еще к античности: только атараксия, отрешенность, достойна мудреца, дело которого — созерцать и постигать, а не действовать, поскольку действие есть лишь ослабленное созерцание). Такое «олимпийское» отношение явно декларируется на бумаге, но далеко не всегда выдерживается в реальной жизни — вспомним страстную борьбу Вольтера за торжество справедливости, за оправдание невинно осужденных. Рисаль связан с жизнью в не меньшей степени: декларируя отрешенность от борьбы, снисходительный нейтралитет, он на деле глубоко вовлечен в борьбу и отдает ей все силы своего ума и таланта. Отсюда некоторая двойственность его публицистики: то он презрительно отзывается обо всех перипетиях борьбы, взирая на них как бы со стороны, то выступает как активный и страстный участник этой борьбы. Следует также отметить, что появление новых «вольтеровских» интонаций не означает отказа от прежней патетики — Рисаль не раз возвращается к ней, и, случается, она в одном и том же произведении соседствует с сарказмом и иронией, что иногда оставляет впечатление непоследовательности.