Хороший год - [48]

— Месье Макс, — начал он, — как вам известно, я работаю на виноградниках Ле-Гриффон уже тридцать лет, с тех самых пор как ваш дядюшка купил этот дом. За эти годы я много раз просил месье Генри заменить лозы, ведь многие из них состарились и стали ни на что не годны еще до того, как ваш дядя сюда приехал. — Безжалостно теребя кепку, он опустил глаза. — Только до этого так и не дошло, то одно, то другое. На будущий год, говаривал он, на будущий год займемся. Ну а меня все не оставляла одна мыслишка: на том участке, за каменной стенкой, можно получить славное винцо. — Руссель смолк и, покачав головой, поправился: — Да чего там, я точно знал, что можно. Почва каменистая, место удачное и уклон хороший, не слишком крутой. Словом, то, что надо. Я сказал об этом вашему дядюшке — лет уж пятнадцать тому назад, — но он интереса не проявил, а может, у него не осталось денег после ремонта крыши. Что-нибудь вечно требует денег. В конце концов я решил заменить лозы сам, на свой страх и риск. У нас с Людивин кое-какие денежки были отложены.

Несколько мгновений он, подняв брови, молча смотрел на Макса, явно ожидая его реакции.

— Старик небось порадовался?

Руки Русселя продолжали терзать кепку.

— Вообще-то я ему толком так и не рассказал про свою затею. Он думал, я сажаю обычные лозы, но мне хотелось вырастить что-то особенное. Он и не подозревал, что я насадил там лучшие сорта каберне совиньон и немножко мерло. Про это ни одна живая душа не знала. Во Франции с такими вещами строго. Куча всяких правил, рогаток, чиновники из министерства сельского хозяйства, qui se mêlent à tout[137] — требуют налоговую декларацию на каждую веточку, на каждый опавший листик. Невыносимо. — Он пожал плечами. — Проще вообще ничего не говорить.

Он решительно встал, взял со стола шприц и направился к бочкам. Выбив из одной затычку, он вставил шприц, набрал несколько дюймов вина и вернулся к столу; осторожно сжимая резиновую грушу, налил по полстакана и посмотрел один на свет.

— Bon. Ну, пробуйте. Только имейте в виду, вино еще молодое.

Под пристальным взглядом Русселя Макс поднял стакан; он все еще чувствовал себя новичком в дегустации вин. Но сделав глоток и ощутив во рту яркий, восхитительный вкус, даже он понял, как сильно этот напиток отличается от обычных вин Люберона. Вот когда Максу захотелось припомнить что-нибудь из витиеватых выражений Чарли. Впечатление было настолько сильным, что Макс даже забыл выплюнуть вино.

— Потрясающе, — он поднял стакан, чествуя Русселя. — Поздравляю.

Но Руссель его словно и не слышал:

— У нас тут такого вина никто не производит. Но я-то понимал, что есть одна закавыка: я не могу его продавать, во всяком случае легально, потому что не подавал декларации на лозы каберне и мерло. Тогда я обратился к нотариусу Озе за советом, надеясь, что она отыщет для меня какую-нибудь petite lacune[138] в законе. Она в таких делах дока. — Он отхлебнул вина, несколько секунд подержал его во рту и выплюнул в дренажную канаву. — Тогда все и началось. Правда, отыскала она не лазеечку, а покупателя, который готов был каждый год забирать все вино до капли по хорошей цене и платить наличными — причем без всякой бумажной волокиты, налоговых поборов и лишних вопросов. Я не устоял. Поймите: у меня жена, дочь, сам я уже в преклонном возрасте...

Он смотрел на Макса печально и виновато, как старый гончий пес, застигнутый in flagrante[139] с бараньей отбивной в зубах.

Макс откинулся на спинку стула, пытаясь осмыслить услышанное: Натали Озе, notaire и négociant. Вот почему у нее такой вальяжный, холеный вид.

— Кому же она его продает?

— Понятия не имею. Я с покупателем не знаком. Натали сказала, нам встречаться не обязательно.

— Ну и куда вы отправляете вино? В Париж? В Германию, Бельгию?

Руссо покачал головой:

— Кто его знает, куда оно уходит. Раз в год приезжает грузовик, всегда в сентябре — до того как я начну vendange[140], — и только ночью. Вино предыдущего года сливают из бочек, и через неделю я получаю денежки. Из рук Натали.

— Грузовик, говорите? Так у него на борту наверняка написано имя владельца. Или название компании, или какого-то предприятия, верно?

Руссель потрепал Тонто за ухо.

— Нет. Ничего не написано. Это странно, сам знаю, но в таком affaire[141] вопросов обычно не задают. Заметил только, что на номерных знаках грузовика — цифра тридцать три. — Он ткнул большим пальцем куда-то назад, примерно в северном направлении. — Номер Жиронды.

— И сколько времени это продолжалось?

— Лет семь-восемь, может, немного дольше. Точно не помню.

— Никак не пойму, зачем вы мне это выкладываете? — произнес Макс. — Я ведь мог ничего не узнать.

Через полуоткрытую дверь Руссель, прищурившись, смотрел в затянутую жарким маревом даль; по его загорелому до черноты лицу пролегли глубокие морщины. Казалось, его голова отлита из бронзы.

— Ваш дядюшка, — сказал он, опять поворачиваясь к Максу, — все книги читал или слушал музыку, а виноградник его особо не интересовал. Сколько раз меня подмывало выложить ему все начистоту, но... Поймите, я заплатил за лозы из своего кармана, сам их сажал и выхаживал. Раз в четыре года надо покупать новые дубовые бочки — из лучшего французского дуба. Кто покупал? Я. Не жалел денег. Все делал как надо. И дядюшке вашему не в ущерб; воровством это уж никак не назовешь. Все вроде как по справедливости. Может, и не совсем честно, однако ж по справедливости. И тут на тебе, все идет прахом: вы желаете улучшить виноградник, приглашаете сюда всяких там винных профессоров... — Он допил вино, на сей раз проглотив его, и осторожно опустил стакан на стол. — Честно говоря, месье Макс, я знал, что рано или поздно кто-нибудь все равно докопается. Вот и решил: лучше уж сам вам расскажу.