Макс Скиннер взбежал по Ратленд-Гейт к Гайд-парку. Лето в Лондоне выдалось жаркое, и падавшие на лицо дождевые капли казались нагретыми. Макс трусил по причудливо извивающемуся берегу Серпантина. Из предрассветной мглы выплывали и тотчас исчезали фигуры других любителей помучиться перед завтраком; лица у них блестели от дождя и пота, ноги звучно шлепали по мокрой дорожке.
Погода распугала всех поклонников трусцы, кроме самых упорных. В эту мокроту разом пропали резвые румяные девушки, на которых Макс охотно заглядывался во время пробежки. Не видно было и местного эксгибициониста; обычно он уже стоит наизготовку за кустом: на роже похотливая ухмылка, плащ нараспашку. Даже парочка завсегдатаев-терьеров и та не появилась, хотя для них нет большей радости, чем хватать бегунов за щиколотки, пока их смущенный хозяин, едва поспевая за своими любимцами, бормочет бесконечные извинения.
Да, чересчур мокро и, пожалуй, чересчур рано для остальных. Последнее время Макс является в контору поздно, иной раз даже в половине восьмого, чем вызывает большое недовольство Эймиса, своего скорого на расправу босса. Макс дал себе слово, что сегодня все будет иначе. Он придет первым и постарается сделать так, чтобы паршивый ублюдок это заметил. Вся закавыка в том, что сама работа Максу нравится, а вот сотрудников, особенно Эймиса, он терпеть не может.
Обогнув Серпантин, Макс двинулся назад, к памятнику принцу Альберту, размышляя о предстоящем дне. Во-первых, он уже который месяц кропотливо готовил одну сделку, весьма перспективную: она сулила премию, которой хватило бы и оплатить долг терпеливцу-портному, и, что куда важнее, расквитаться наконец с банком. Вместо сдержанных укоров в превышении кредита Максу стали приходить все более грозные послания. Непреложные свидетельства того, что год действительно выдался скудный. Но Макса не оставляла уверенность, что перемены не за горами. Воспрянув духом, он ринулся вниз по Ратленд-Гейт, по-собачьи отряхнулся на пороге и вошел в особняк георгианской эпохи. Предприимчивая строительная компания в свое время оставила лишь лепной фасад, а изнутри полностью выпотрошила; в результате, по словам подрядчика, получилось чрезвычайно привлекательное pied-à-terre[2] для чиновников разного ранга.
Уборщик, карлик с иссохшим, бледным, словно у жителя подземелья, лицом, поднял голову от пылесоса и укоризненно зацокал языком, глядя на тянущуюся за Максом цепочку мокрых отпечатков.
— Уморите вы меня, ей-богу. Гляньте, какую грязюку развели, весь ковер к чертям заляпали, а это ж как-никак аксминстер[3].
— Извини, Берт. Всякий раз забываю снять у входа обувь.
Берт фыркнул. Этот диалог повторялся каждое дождливое утро и завершался одним и тем же вопросом. Берт с азартом следил за биржевыми котировками и норовил выудить информацию, недоступную для непосвященных:
— Что хорошего присоветуете на сегодня?
Остановившись перед дверью лифта, Макс приложил палец к губам и, помолчав, изрек:
— Покупай по низкой ставке. Продавай по высокой. Только никому об этом ни звука.
Берт покачал головой. Бот наглец, из молодых, да ранний. Но, правду сказать, он один во всем доме помнит, когда у Берта день рождения, и всякий раз притаскивает бутылку шотландского виски, а на Рождество непременно сует пухленький конверт с купюрами. В общем-то, малый он неплохой, думал Берт, елозя щеткой пылесоса по грязным следам на ковре.
Квартира Макса располагалась на третьем этаже и представляла собой незавершенное (пока) произведение дизайнерского искусства; один знакомый Макса, художник по интерьеру, в надежде получить выгодный заказ, назвал ее неоконченной симфонией. Пока что она годилась только для ночевки. Обстановка была скудная, вся в колючих острых углах — нынешний авангардистский стиль; у стены стояли две неплохие современные картины; в углу пылился унылый фикус и стойка с аудио- и видеоаппаратурой. Макс прожил в квартире уже больше двух лет, но ухитрился ничем не обозначить своего там присутствия; разве что скромная кучка кроссовок в углу свидетельствовала о его личных пристрастиях. Зайдя в крохотную, девственно нетронутую кухоньку, Макс открыл холодильник, в котором сиротливо мерзли бутылка водки да пакет апельсинового сока, и, прихватив с собой сок, направился в ванную.
Горячая вода и холодный сок — самое оно после пробежки. Душем и соком Макс ежедневно вознаграждал себя за одну из своих немногочисленных здоровых привычек. Он слишком много работает, питается по-холостяцки — когда и чем попало, недосыпает и, конечно же, пьет куда больше, чем те пять рюмок спиртного в неделю, которые не без ханжеского злорадства прописал ему оплачиваемый фирмой врач. Зато Макс бегает трусцой и пока молод. До сорока еще несколько лет; к этому критическому рубежу он непременно приведет в порядок и финансы, и весь жизненный уклад; а там, глядишь, можно будет и остепениться. Кто знает, может, он даже решится снова связать себя узами брака.
