Хороший год - [47]

Чен повесил трубку, выпустил изо рта победное колечко дыма и вычеркнул одну фамилию из лежащего перед ним на столе коротенького списка. Быть может, имеет смысл поднять цену до восьмидесяти тысяч долларов. Ближайшие два дня сулят ему много интересного. Он попросил связать его с Пекином.

По другую сторону земного шара Руссель, как обычно, вернулся обедать в свой роскошный розовый дворец. Поглощенный своими мыслями, он рассеянно ковырял вилкой столь любимую им petit salé[135] с чечевицей и приправами; за едой почти не разговаривал и едва пригубил вино. Его жена Людивин, привыкшая, что муж дочиста вылизывает тарелку и до дна осушает бокал, пришла к неизбежному выводу, ведь причуды организма мужа были ей, естественно, хорошо известны.

— Опять живот? — уверенно предположила она. — Сыру вчера переел. Прими слабительное.

— Живот? — Руссель покачал головой и отодвинул тарелку. — Нет, с ним все в порядке.

— Тогда в чем дело? — Она погладила мужа по руке. — Давай, Кло-Кло, расскажи-ка женушке.

Руссель вздохнул и безвольно откинулся на спинку стула.

— Виноградник. Тот участочек, помнишь? — Людивин кивнула. — Так вот, вчера из Бордо приехал... как его, энолог, чтобы осмотреть имение; тот еще сноб; а пригласила его Натали Озе.

— И что же он сказал?

— Да ничего особенного. Во всяком случае, ничего хорошего. В том-то и закавыка, потому что сегодня утром месье Макс сообщил мне, что хочет подыскать другого специалиста и узнать его мнение об участке. Понимаешь, что это значит?

Держа недопитый бокал за ножку, Руссель машинально водил им по столешнице; его загорелая физиономия выражала глубокое уныние.

Людивин прекрасно понимала, что это значит; в глубине души она уже давно была готова к подобному повороту событий. Встав из-за стола, она подошла к мужу сзади и принялась массировать ему плечи:

— Дорогой, рано или поздно это должно было случиться. Благодаря тому участку мы прожили несколько лет в свое удовольствие — дом, машины... Когда мы только поженились, нам с тобой такое и не снилось. — Она нагнулась и поцеловала его в макушку. — Просто нет сил смотреть, как ты переживаешь.

Завершив массаж, она собрала тарелки, чтобы отнести их в раковину, но вдруг резко опустила стопку на стол; тарелки звякнули так, что Руссель вздрогнул. Людивин выразительно постучала пальцем по столу и с напором произнесла:

— Нужно все ему рассказать, Кло-Кло. Все начистоту.

Руссель, закусив губу, молча смотрел на жену. Она взяла его за руку и уже мягче сказала:

— По-моему, он очень симпатичный, этот молодой человек. Он поймет. Пусть лучше узнает про все от тебя, правда? — И, энергично кивнув, сама подтвердила: — Так будет намного лучше.

В полдневном, густом от жары воздухе — ни ветерка. Взобравшись на приставную лестницу, Макс сражался со спутанными плетями глицинии, норовившей без приглашения заползти в дом через окно второго этажа. Кристи уехала искать хоть какую-нибудь газету на английском языке, мадам Паспарту, справившись с кошачьей драмой, развешивала белье на веревке, которую натянула в углу теннисного корта.

Тишину нарушило тарахтенье въезжавшего во двор фургона. Первым из фургона, как всегда, выскочил Тонто и немедленно помчался облаивать лестницу, после чего прилежно обнюхал ее и нахально поднял заднюю лапу. Руссель вяло выбранил пса, не спуская глаз с фигуры, темневшей на фоне бледно-голубого неба.

— Месье Макс, можно вас побеспокоить?

Макс спустился вниз, они пожали друг другу руки.

— Мне надо с вами поговорить, — выдавил Руссель, дергая себя за ухо и с трудом подыскивая слова. — Про тот дальний участок. И кое-что вам показать. — Он мотнул головой в сторону фургона. — Если у вас есть время, можем съездить прямо сейчас.

Без лишних слов они покатили в сторону деревни, но потом свернули на узкий проселок и вскоре уперлись в длинный сарай без окон, встроенный в невысокую складку грунта. Двойные двери сарая были заперты на засов с висячим замком.

— Cave, — проронил Руссель. — Вы его еще не видели.

— А я думал, вы отвозите виноград прямиком в coopérative[136], — сказал Макс.

— Не весь, — признался Руссель. — Об этом я и хотел с вами поговорить.

Тонто немедленно выскочил из фургона и принялся кататься в пыли, с наслаждением тереться о гравий спиной. Макс наблюдал за псом, а Руссель тем временем распахнул двери сарая. Нырнув в непроглядный мрак, он включил свет и поманил Макса рукой.

После жары воздух в сарае казался почти холодным и слегка отдавал сыростью, дубильной кислотой и затхлостью. Грубый бетонный пол пересекала дренажная канава, вся в винных пятнах. По обе стороны от нее, на бетонных лавках рядами лежали помеченные мелом бочки; смысл этих помет был ясен лишь самому виноделу. Б углу возле двери стоял шаткий жестяной столик, на нем — несколько газет, два замызганных стакана и длинный стеклянный шприц с резиновой грушей размером с кулак на конце. На стене висел на ржавом гвозде календарь с фотографиями юных девиц, в приступе исступленного восторга зачем-то нежно обнимающих тракторы.

Макс с интересом огляделся, не зная, стоит ли ему комментировать ситуацию. Руссель тем временем протер носовым платком грязные стаканы, придвинул к столу два стула явно преклонного возраста и жестом пригласил Макса сесть. Затем притворил одну створку двери, чтобы не слепил бьющий снаружи яркий свет, со вздохом стянул с головы кепку и сел.