Хаос - [90]
Она пулей вылетела из кабинета, громко призывая Лизу.
Боде бросил рассеянный взгляд на часы. И правда, удивительно, что няня с ребенком еще не вернулась. Он поднялся и подошел к окну. Улица действительно безлюдна в оба конца, не считая пристава Куярова, который курил на скамейке как раз напротив дома. Тот, будто ждал его появления, приподнялся и вежливо поклонился. Боде сухо кивнул и отступил в глубь комнаты.
Из окна пастора сад губернатора обозревался до самого дальнего уголка, и яркий шпревальдский костюм девушки сразу бросился бы в глаза, появись она между дворцом и пасторским домом. Разве что они гуляли на бульваре, скрытом от глаз губернаторскими хоромами. Но, ради всего святого, что им было там делать? Боде почувствовал, как беспокойство жены передается ему. Он уже размышлял, под каким предлогом выйти из дома, чтобы еще больше не растревожить ее, как хлопнула входная дверь и Лиза по ступенькам сбежала к палисаднику. В дверях появилась фрау Мария и напряженно всматривалась вослед служанке, бежавшей босиком, с развевающимся платком, в сторону сада.
Боде облегченно вздохнул и тоже посмотрел ей вслед, краем глаза заметив, что тем же занят и Куяров. Должно быть, нянька заигралась в шуры-муры и позабыла обо всем на свете. Ну, конечно, так оно и есть! Нынешняя пустынность парка и погожий весенний денек весьма способствовали этому. Он, разумеется, накрутит ей хвост за панику, которую негодница посеяла в душе жены. У фрау Марии в голове явно снова вертелась вся эта чертовщина о пасхальных жертвах евреев, хоть она об этом и словом не обмолвилась. Кстати, будет хороший повод еще раз начитать супруге о беспочвенности ее страхов, насколько глупы и опасны суеверия…
Лиза забежала в губернаторский сад и теперь, очевидно запыхавшись, перешла на шаг. Как все-таки она медлительна! Боде с досадой почувствовал, как в сердце снова закрадывается сомнение. Да нет, сидит его дочка с няней где-нибудь за домом, иначе быть не может! Еще немного, и Лиза доберется до угла губернаторского дома, а оттуда махнет рукой, что загулявшие нашлись, и все страхи развеются. А если нет? Боде перестал дышать. Он перевел взгляд на жену, которая уже вышла на середину улицы, потом снова на Лизу, которая, обретя второе дыхание, припустила бегом через лужайку…
Вот сейчас… сейчас…
Что это?
Он рывком распахнул окно и высунулся чуть ли не по пояс. Фрау Мария обеими руками судорожно вцепилась в решетку сада. Пристав раскуривал новую сигарету, пастор мельком отметил это, когда дергал шпингалет. Лиза остановилась у угла, огляделась, повернулась и медленно побрела обратно, взмахами рук давая понять, что никого не нашла.
Фрау пасторша оторвалась от изгороди и побежала навстречу девушке, которая теперь перешла на рысь. Боде неподвижно стоял у окна, пытаясь собраться. Пропали! И ребенок, и няня! Как такое возможно? И чем это можно объяснить, если не…
Он смотрел, как встретились женщины, как обе озирались, как шли по дорожке к воротам, как приблизились к скамейке Куярова. Когда они поравнялись с ним, пристав отдал пасторше честь, сверля глазами ее опрокинутое лицо. Фрау Мария накинулась на полицейского, что-то лопоча скороговоркой, в своем смятении совершенно упустив из виду, что тот ни слова не понимает по-немецки. Пристав галантно встал перед дамой и вопрошающе посмотрел на Лизу. Та, очевидно, что-то перевела, и между ними произошел короткий, но бойкий диалог, оживленный жестикуляцией. Пасторша следила за ним с глазами полными страха и то и дело хватала Лизу за руку. Та наконец повернулась к ней и, всплескивая руками, прокричала несколько слов, которые Боде со своего наблюдательного поста не мог разобрать.
Фрау Мария издала пронзительный крик и осела на скамейку.
Боде стремглав помчался на улицу.
За те несколько секунд, что понадобились ему, чтобы выбежать из дому, картина на улице решительно переменилась. Откуда ни возьмись налетела толпа крепких парней с дубинами и кольями, так что пастору пришлось пробиваться к скамье, на которой фрау Мария заливалась слезами в объятиях беспомощно озирающейся Лизы.
Заприметив мужа, фрау Мария с рыданиями бросилась ему на грудь:
— Наша Берта! Евреи украли нашу девочку! Они убьют ее!
— Мария! Бога ради, Мария! Что ты несешь? Успокойся!
Теперь и Лиза завыла белугой и под дикие вопли толпы еле внятно пролепетала, что пристав Куяров своими глазами видел, как час назад какой-то незнакомый еврей шептался с нянькой.
— Они убьют наше дитя! — вопила фрау Мария, заламывая руки. — Йоганнес, сделай что-нибудь! Надо найти нашу девочку! Вы все помогите, если не нехристи!
Лиза голосила по-русски, поддерживая слова жестами. Возбуждение толпы, изрядно разбухшей к этому времени, достигло своего апогея. В воздух взлетали колья, а часть молодчиков бросилась с воинственными кличами во все стороны, очевидно, чтобы разнести весть о пропавшем христианском дитяти.
Боде с трудом взял себя в руки, схватил Лизу, развернул к Куярову и, используя ее как переводчика, потребовал от того провести неотложное расследование.
Пристав безучастно пожал плечами. Если будет подано надлежащим образом оформленное заявление, тогда, разумеется, будет сделано все подобающее в таких случаях. Без отправной точки и обоснования подозрений в похищении самое большее, что он может сделать, — это поместить объявление в полицейском бюллетене. Он ведь не может обыскивать каждый дом в городе. Тут уж пусть господин пастор со своими друзьями побеспокоится.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.