Хаос - [7]
— А я и не жду благодарности, господин доктор! — парировал Боде, останавливаясь у своих дверей.
— Пусть так, но в ваших воззрениях есть еще масса нестыковок. Я предрекаю вам системные антагонизмы.
— Само собой. Но у меня нет притязаний на создание системы. Я просто рассматриваю предмет с разных сторон, с точки зрения разных времен. Ceterum censeo…[3] — пастор улыбнулся и пожал старшему преподавателю руку. — Hierosolymam esse delendam[4]. Тут мы расходимся. Позвольте и вам дать совет. С вашими антисемитскими речами, больше похожими на панегирик, вы не найдете одобрения ни с той, ни с другой стороны. Так что лучше держать свои «воззрения» при себе или, во всяком случае, не оповещать о них всех и вся.
— Так же полагала и валаамова ослица. Адьё! — съязвил Штрёссер и, тяжело ступая, зашагал прочь.
— Что-то ты сегодня припозднился, Иоганнес! — крикнула фрау Мария с кухни и почти сразу вплыла в комнату с раскрасневшимся лицом и кастрюлькой, в которой дымился картофель в мундире. — Садись скорее. Приятного аппетита! Боюсь, картошка уже разварилась. Знаешь, я порой тревожусь, мне здесь еще как-то не по себе. Эти русские женщины в платках или еврейки с их париками, мужчины с косматыми бородами. Они все будто прячут свои лица! Ты ведь помнишь, папа каждый день брился, мама гладко зачесывала волосы в тугой узел. А тут ничего такого нет. Ведь надо издали видеть, что человек открытый и простодушный — папа всегда так говорил. Он, конечно, имел в виду сердечное простодушие. Благослови, Господи! Иоганнес, если ты будешь так долго таращиться в тарелку, картофель совсем остынет. Думаю, Лиза у нас не задержится, она такая глупая, еле-еле понимает меня, и потом, я уже устала слышать ее ужасающий немецкий. Она почти обрусела, наверное, этот ее убогий немецкий от евреев. Наверное. Да и что тут удивляться? Родители уже лет двадцать, а то и больше, живут здесь, а она Германии и не видела. Откуда ей выучить правильный немецкий? И на рынке мне трудно с ними общаться! Я ведь должна держаться с еврейскими женщинами, всегда помня истинного Бога, вот так оно то получается, то нет. И их ломаный немецкий тоже такой комичный, я не особо охотно пускаюсь с ними в разговоры. Пусть они и избранный Богом народ, как говорил папа, и как ты мне рассказывал, Иоганнес, будто евреев сюда выгнали из Германии много веков назад — все это хорошо и прекрасно, но все-таки, я думаю, они не должны были так скоро забывать немецкий. Так испоганить наш милый чудный язык! Вот тебе и подтверждение, что они были плохими немцами. Понятно, почему их выгнали! Хотя они бывают поучительным примером для христиан, и, по моему мнению, некоторых из них можно было бы оставить. Вот, например, у нас в доме часто бывал доктор Лилиенфельд — мама слышать не хотела о другом враче, а папа всегда был таким снисходительным. Другой, доктор Вендель, он постоянно был пьян, и потом, о нем рассказывали жуткие истории — иначе у нас в городе не поднялся бы ни один еврей. Правда, окружным врачом стал все-таки доктор Вендель, в конце концов, мы живем в христианском городе. И подумай только, этот Лилиенфельд после этого сразу уехал, в Штеттин, кажется. Никакой привязанности у этих людей! Должно быть, дела у него снова идут хорошо, а мама с тех пор сердита на всех евреев и больше не продает старому Левину папины поношенные костюмы. «Грехи отцов падут на детей»! Хотя тот Левин был много старше Лилиенфельда и совсем ему не родственник, но это не суть важно. Закон есть закон, говаривал папа. Ешь на здоровье!
Как фрау Марии удавалось беспрестанно извергать потоки слов и при этом отдавать дань своему изрядному аппетиту, оставалось загадкой для ее мужа и их прежних гостей. Ее округлые формы и симпатичное добродушное личико не давали повода беспокоиться о ее здоровье. И поскольку пастор любил трапезничать в отрешенной сосредоточенности и раздумьях, оба за столом оставались при своих интересах. А вот после трапезы слово принадлежало ему. Умолкнувшая фрау Мария клала перед ним «Часы домашнего назидания» в переплете с золотым обрезом и усаживалась на уголок дивана с вязанием. Боде прочитывал вслух главу, сопровождал ее своими замечаниями, рождая при этом разные плодотворные мысли и время от времени делая пометки для будущей проповеди.
Фрау Мария редко вклинивалась с репликой, так что супруги благополучно общались монологами. Боде продолжал тихонько читать, медитировать и записывать еще некоторое время, после того как его благоверная задремывала в своем углу — но никогда позже десяти, а то и чуть раньше. В десять он со скрипом заводил часы, на звук оживлялась фрау Мария, и оба удалялись в спальню. Это был привычный налаженный распорядок, от которого не отступали.
Но сегодня пастор так долго и так неуверенно листал книгу, что фрау Мария удивленно подняла на него глаза и с легким нетерпением поторопила:
— Ну же, Иоганнес, читай! «Назидания» так хороши и поучительны, что можешь начать с любого места. А то что-то сон нападает.
Боде захлопнул книгу и с некоторым колебанием спросил:
— А что, если нам почитать «Фауста»? Ты не против?
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
«Антология самиздата» открывает перед читателями ту часть нашего прошлого, которая никогда не была достоянием официальной истории. Тем не менее, в среде неофициальной культуры, порождением которой был Самиздат, выкристаллизовались идеи, оказавшие колоссальное влияние на ход истории, прежде всего, советской и постсоветской. Молодому поколению почти не известно происхождение современных идеологий и современной политической системы России. «Антология самиздата» позволяет в значительной мере заполнить этот пробел. В «Антологии» собраны наиболее представительные произведения, ходившие в Самиздате в 50 — 80-е годы, повлиявшие на умонастроения советской интеллигенции.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...
1995-й, Гавайи. Отправившись с родителями кататься на яхте, семилетний Ноа Флорес падает за борт. Когда поверхность воды вспенивается от акульих плавников, все замирают от ужаса — малыш обречен. Но происходит чудо — одна из акул, осторожно держа Ноа в пасти, доставляет его к борту судна. Эта история становится семейной легендой. Семья Ноа, пострадавшая, как и многие жители островов, от краха сахарно-тростниковой промышленности, сочла странное происшествие знаком благосклонности гавайских богов. А позже, когда у мальчика проявились особые способности, родные окончательно в этом уверились.
Самобытный, ироничный и до слез смешной сборник рассказывает истории из жизни самой обычной героини наших дней. Робкая и смышленая Танюша, юная и наивная Танечка, взрослая, но все еще познающая действительность Татьяна и непосредственная, любопытная Таня попадают в комичные переделки. Они успешно выпутываются из неурядиц и казусов (иногда – с большим трудом), пробуют новое и совсем не боятся быть «ненормальными». Мир – такой непостоянный, и все в нем меняется стремительно, но Таня уверена в одном: быть смешной – не стыдно.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.