Хаос - [69]

Между тем поминальная служба подходила к концу. Доктор Пинкус в стремительном темпе прочитал заключительный кадиш, одновременно посылая гневные взгляды Гамбургеру и Кону, которые в нескольких шагах от него о чем-то оживленно болтали. Было очевидно, что он так торопится, чтобы вмешаться в раздражающий его разговор. С последними словами молитвы, будто в ее продолжение на немецком, он выпалил:

— Могли бы вести себя потише, пока я читаю поминальный кадиш моему покойному отцу! И как только ученые образованные люди могут верить в бессмертие души и всю эту чушь — для меня непостижимо! — Он негодующе сорвал талит с плеч. — Такое нагромождение суеверий в головах надо вычищать нещадно! Долой религию! — Пинкус со злостью скомкал молитвенное покрывало и сунул его в мешок, схватил сидур и, потрясая им в воздухе, выкрикнул: — Вырвать с корнем! Истребить эту так называемую религию! — Со свирепым выражением лица поднес молитвенник к губам и поцеловал. — Косность — позор нашего времени, говорю вам!

С этими словами химик швырнул книгу на стол и гордо удалился.

IV

Помещение постепенно пустело. Йользон с товарищами по учебе подхватили под мышку по Талмуду и перебрались в квартиру Кайзера. Йосл тем временем поздоровался с Хайнцем и познакомил его с Шаной, вышедшей из смежной комнаты.

— Боюсь, я не вовремя, — извинился Хайнц.

— Как это не вовремя? — воскликнул Клацке, который с интересом приглядывался к каждому новому посетителю, видя в нем потенциального клиента. — Нам как раз не хватало десятого для миньяна! А если, как вы говорите, и не вовремя, значит, вы с Йослом квиты. Он ведь тоже заявился к вам куда уж как некстати!

— Боюсь, в самом деле, — Хайнц прищурился на Клацке не слишком доброжелательно, — господин Шленкер оказался у нас в несколько двусмысленном положении. Как намекает этот господин…

— Меня зовут Клацке, — дружелюбно улыбнулся тот. — Вольф Клацке. Сигареты оптом и в розницу. Без моего письма вы вообще бы не встретились. Теперь уж я писем не пишу, занимаюсь торговым делом.

— Полагаю, господин пришел поговорить с нами, — вмешалась Шана.

— Да знаю я, — отмахнулся Клацке. — Не беспокойтесь, господин Левизон. Мы с Йослом старые друзья, а вы так и совсем родня. Сейчас Шана поставит чайник, и все вместе по-семейному попьем чайку.

Оказалось, чайник уже вскипел, но Хайнц не дал себя отвлечь от инцидента в родительском доме.

— Я пришел сюда, чтобы извиниться за то, что поставил вас в неловкое положение.

— Не за что извиняться, — спокойно ответила Шана. — Думаю, вы не имели намерения выставить моего мужа на посмешище. Но Клацке все же прав. Йосл так же негодно вписывается в ваше общество, как вы в миньян. Я видела: вы не молились вместе со всеми. Мы из разных миров, которые не соприкасаются друг с другом, и между нами пропасть.

Что и говорить, прозвучало это не слишком лестно, но Йосл взял Хайнца за руку и произнес с теплотой в голосе:

— Но я рад, что вы пришли. Очень мило с вашей стороны. В конце концов, мы ведь родственники. А прежде всего все мы евреи!

Хайнц почувствовал, как заливается краской. Теперь он уже не мог решиться сообщить о факте своего крещения. От этого шага его удерживала мысль, не будет ли в таких обстоятельствах его участие в иудейском ритуале воспринято как кощунство.

— К сожалению, я мало знаком с еврейскими обычаями и прочим, — осторожно начал он. — Я прежде никогда не молился, потому что не знаю текстов. Мне вообще все это не близко. В нашем доме таким вещам не уделяют внимания.

— Что ж, — улыбнулся Йосл. — Очень жаль. Но ничего. Это не значит, что вы не можете быть таким же добродетельным евреем, как все мы.

— Как такое возможно? — неуверенно спросил Хайнц. — Вы, наверное, неправильно меня поняли? Я ни слова не знаю по-древнееврейски, я никогда не посещал синагогу, не соблюдаю субботу и праздники. Я вообще не имею никакого отношения к вашей религии. Как я могу быть хорошим евреем?

— Каких только странных взглядов не встретишь у немецких евреев! — покачала головой Шана. — За несколько дней, что я провела в Германии, о религии и еврействе слышу куда больше речей, чем за всю мою прошлую жизнь. Хотела бы я знать: а неевреи так же беспрерывно пережевывают свое христианство и происхождение?

— Я вам сейчас расскажу! — Клацке повернулся к Хайнцу. — Если вы приедете в Россию, то в каждом еврейском доме найдете портрет Теодора Герцля, а если спросите любого русского еврея, кто есть величайший и известнейший, лучший еврей в мире, то вам ответят: доктор Герцль из Вены. Хотя полно и куда более благочестивых евреев, чем он. Герцль-то уж точно молится не больше, чем вы! — закончил он, обращаясь к Йослу.

Хайнц смутно припоминал, что где-то это имя ему попадалось: то ли слышал, то ли читал, но спрашивать не хотелось.

— Разве нет добропорядочных немцев или русских без веры в Бога? Почему же не может быть нерелигиозного еврея?

— В Германии, — снова вмешался Клацке, — дело обстоит так: еврей просто обязан либо иметь религию, либо делать вид, что имеет.

— Нерелигиозный еврей для меня нонсенс, — обронил Хайнц. — Точно так же, как христианин…

— Христианин? Ну, это совсем другое дело! — разволновался Клацке. — Как можно сравнивать? Извините, но я не верю, что вы ни разу не были в синагоге. Если вы не слышали проповеди немецкого раввина, у вас бы даже не родилось такой глупой идеи! Это же выдумка немецких раввинов, что еврейство такая же религия, как христианство!