Хаос - [60]

— Но господа, — Остерман вдруг побледнел, беспомощно переводя взгляд с одного на другого. — Это ведь чисто личное дело, я случайно вам рассказал. Вы же не будете в газете… Ну, кому это любопытно?..

— Наш юный друг и сотрудник! Позвольте вас теперь так величать! — с некоторой театральностью возвестил Гессе. — В трудной священной борьбе, которую мы ведем, мы, как добросовестные работники, не должны пренебрегать любой представившейся возможностью расследовать все перипетии еврейской жизни и тончайшие психологические мотивы противника. Могу вас заверить, это информация для внутреннего пользования — не для публикации.

— Но если вы теперь не расскажете все, что вам известно, любезнейший, — грозно рыкнул Шлифаке, — то из того, что вы уже выболтали, я накрошу в следующий номер такую сборную солянку, что господину Ленсену придется ее долго переваривать. Ну, а коли что не будет соответствовать, пусть обращается к нашему поручителю господину кандидату Остерману!

— А с другой стороны, — смягчил риторику коллеги Гессе, обращаясь к вконец обалдевшему Остерману. — Если вы нам сейчас выдадите вашу информацию целиком и полностью, это будет доказательством того, что вы наш человек. И в таком случае мы, конечно, будем считаться с вашими пожеланиями и статью об общественной морали напечатаем без упоминания вашей фамилии. Не так ли, Шлифаке? И вам не придется платить за это ни пфеннига!

— И после, если возникнут какие-то неприятности, вы тоже не откроете мое имя? — заискивающе спросил Остерман.

— Ручаемся честью «Горна» и нашей собственной, — торжественно пообещал Гессе. — Не сомневайтесь: редакционная тайна!

— То, что я расскажу, может поссорить меня с моей… с кем-нибудь из гостей на празднике! Могу я быть уверен, что все останется между нами? Не появится на страницах газеты?

— Ни в коем случае! — убедительно засвидетельствовал Шлифаке. — Вся эта история имеет для нас некую ценность, только если не просочится в прессу!

Заверение прозвучало туманно, но успокоило Остермана, и он поведал внимательным слушателям, в особенности Гессе, о пришествии Йосла в дом Ленсена.

— Ну, многого-то из этого не выжмешь, — разочарованно проворчал Шлифаке. — А что потом случилось с этим пареньком?

— Что было дальше, я не знаю. Моя… Гости поспешно разошлись, и что там происходило в семье, никому не известно. Так когда выйдет моя статья? Без подписи, конечно. Редакционная тайна!

— Строгая анонимность! Завтра пойдет в печать первая часть. Итак, господин кандидат, надеемся часто получать из-под вашего пера новые исследования, и так же часто наслаждаться поучительными беседами.

На прощание все пожали друг другу руки.

— Произведет эффект! — сказал Гессе.

— Разорвавшейся бомбы! — сказал Шлифаке.

— Вперед! За немецкую добропорядочность и благонравность! — сказал Гессе.

— Ядреную, смелую, отважную! — сказал Шлифаке.

— И анонимную! — напомнил Остерман.

III

Излишне осторожничать полезно не всегда.

Подчас даже неосмотрительно.

Председателю ландгерихта Ленсену пришлось испытать это на собственной шкуре.

Когда раввин по телефону сообщил ему об отказе Кайзера от назначенной ему стипендии и что теперь стипендию может получить Остерман, Ленсен немало порадовался. Он уже собирался пойти сообщить своим дамам приятную новость, как вдруг в сердце закрались сомнения. Черт его знает, этого «душку» Магнуса! Уже во время телефонного разговора в памяти невольно всплывало имечко, придуманное Эльзой, а когда он повесил трубку, чувство было такое, будто подержал в руках что-то липкое. Если сумасбродный профессор Хирш снова примется обрабатывать Магнуса, тот может в конце концов уступить. Так что Ленсен решил, чтобы избежать новых ссор и разочарований, не разглашать неожиданный поворот дела, пока у него на руках не окажется окончательный результат.

Он снова пустил документацию в оборот, приложив короткую сопроводительную записку об отказе Кайзера от стипендии. Следовало получить заявление о согласии на выплату денег единственному на настоящий момент кандидату Остерману.

Бумаги пришли к профессору Хиршу в пятницу и остались без движения до воскресенья, поскольку тот в субботу не занимался делами. И лишь в понедельник они добрались до доктора Магнуса. Внизу, под запиской попечителя, профессор написал крупными буквами:

«Нет!!! Не согласен!!! Противоречит уставу!!!

Хирш».

И все было трижды подчеркнуто красным карандашом.

Доктор Магнус кружил по комнате. Наверное, он поторопился связать себя обязательствами, дав предварительное согласие председателю фонда. Нет, профессора он не боялся. Но ведь и он сам на том заседании попечительского совета занял принципиальную позицию: выдача стипендии нееврейскому студенту противоречит уставу. Что теперь делать?

Таким образом, документы еще три дня пролежали у него на столе, вызывая жуткое раздражение. Наконец, истребив кучу черновиков, он написал свое заключение и остался доволен мастерски сложенной формулировкой. Складывая бумаги в конверт, он облегченно вздохнул.

Заключение гласило:

«Исходя из непреложного соблюдения свободы принятия решений впредь, а также сообразуясь с настоятельным волеизъявлением учредителя, покойного А., в качестве решающего фактора при всех постановлениях попечительского совета с одной стороны, с другой стороны принимая во внимание имеющиеся чрезвычайные условия и обстоятельства данного частного случая, я пришел, взвесив все за и против, к ответственному решению воздержаться от голосования.