Хаос - [46]

— Дитя мое, — улыбнулся Боде. — Этот, как ты говоришь, еврей, впрочем, крещеный, подарил нам множество дивных песен. Да ты сама с удовольствием пела «Лорелею».

— Так это Гейне?! — ахнула фрау Мария с округлившимися глазами. — Это правда, господин доктор? Ну, значит, он написал ее после крещения. Чего только не бывает!

Она выглядела такой уязвленной, что доктор Штрёссер не преминул спросить:

— А что тут удивительного?

— Вот уж не знаю, как и сказать-то. Я так часто пела «Лорелею», но и думать не думала, что она кем-то сделана. Тебе не надо было говорить мне, Йоганнес! Теперь меня каждый раз будет с души воротить. И как это евреи умеют пролезть в любую щелочку! А не мог этот Гейне уступить песню какому-нибудь настоящему немецкому поэту? Кернеру или кому-то еще? А что с этим «Бахарахским раввином»?

— Это, так сказать, ориентальный роман, — пояснил Штрёссер, листая книгу. — Мы как раз обсуждали еврейские пасхальные обычаи и хотели здесь найти…

— Вот, правильно! Именно поэтому я и пришла! — воскликнула фрау Мария. — Нет, только подумайте, господин доктор! Йоганнес, представляешь, что у нас случилось! Я, ничего не подозревая, захожу на кухню, а там у плиты сидит эта противная девчонка Лиза и сует себе в рот ужасную мацу! Ну, что ты на это скажешь?

— Но, дорогое дитя, — удивился Боде ее реакции. — Что здесь такого? Какой ужас привиделся тебе? Честно признаться, я и сам хотел заказать несколько фунтов мацы.

— Ты хотел эту мерзость принести в дом и есть? — фрау Мария пришла в негодование. — Всем известно, что евреи замешивают тесто для своего пасхального хлеба на крови христиан!

— Мария! — побагровев, прикрикнул на жену пастор с не свойственной ему строгостью. — Я запрещаю тебе, слышишь, запрещаю даже произносить подобные вещи! Что за глупые сказки!

— Ах, сказки? Вспомни Эрнста Винтера! Папа всегда был таким снисходительным, но и он говорил…

— Раз и навсегда, чтоб я этого больше не слышал! — решительно остановил жену Боде. — Знаю, подобные суеверия широко распространены, и маца уже стоила немалой крови! Только не христианской, а еврейской! И все идет к тому, что мы здесь обречены увидеть второе издание этой истории! Эти бессовестные листовки с подстрекательствами удручающе воздействуют на невежественных людей!

— И не только они, — возразил Штрёссер. — Даже в так называемых лучших слоях общества наблюдается брожение умов. И в вашей пастве, господин пастор! Кое-кто из матерей провожает детей до порога школы из страха, что по дороге их могут украсть.

— И ни одного христианского ребенка больше не видно на бульваре! — ехидно вклинилась пасторша.

— Мария! — Боде закружил по комнате. — Теперь я понимаю, почему наша Берта уже несколько дней не выходит за пределы палисадника. Пора это прекратить! Нет, я сделаю лучше: сам дам няне распоряжение возобновить привычные прогулки в саду губернатора.

— Но, Йоганнес, клянусь тебе…

— Что может быть действеннее? Пусть все видят, что малышка Берта гуляет в городе.

— Да уж, — рассмеялся Штрёссер. — Она здесь пользуется бешеной популярностью, главным образом, из-за «гувернантки». До сих пор здесь не видали местную девушку в национальном костюме Шпревальда.

— Я хотела подчеркнуть, что мы немцы! — оборонялась фрау Мария.

— С помощью вендского[11] костюма? — продолжал изгаляться Штрёссер. — Чтобы вернуть его в славянскую среду?!

— Он виден издалека, а я хотела всегда держать дочку под глазом! Йоганнес, — озабоченно обратилась фрау Мария к мужу. — Ты серьезно настаиваешь, чтобы я гуляла с Бертой на старом месте?

— Не ты! Няня с ребенком будет гулять, как прежде, на бульваре. Ради бога, Мария! Мне не хватало еще того, чтобы ты вносила свою лепту в эти волнения! Прости, что был резок с тобой, но пойми: теперь, когда в городе такая смута и любой момент грозит беспорядками, нужно тщательнее следить за своими словами. Ладно, когда невежественные старухи стращают такими россказнями, но когда молодая образованная жена пастора разносит то же самое…

— Я сказала только тебе и доктору Штрёссеру, — несмело оправдывалась фрау Мария. — Конечно, ты знаешь евреев лучше меня. Но скажите, дорогой доктор, имеет Йоганнес право быть таким сердитым? Может, в тех рассказах что-то есть? И папа всегда говорил: «Глас народа — глас Божий».

— О, любезная фрау Мария, — добродушно откликнулся Штрёссер. — Вы — непререкаемый авторитет в кулинарном искусстве, но, к сожалению, ваш рецепт мацы никуда не годится. Могу вас заверить, что евреи вообще не принимают никакую кровь, даже ее следа в мясе. А их маца вполне безобидное и здоровое кушанье. Лично я предпочитаю другие блюда их кухни, как, например, халу, которой ваш друг Генрих Гейне также после своего крещения пропел вдохновенную оду, кугель или фаршированную рыбу.

— Хороший же вы христианин! — капризно надула губки пасторша. — Едите только кошерную пищу?

— А почему нет, если удается достать? — фыркнул Штрёссер. — Настоящий немец не переносит евреев, зато хорошо переваривает их рыбу. Но успокойтесь, милая фрау Мария, у меня сохранилось пристрастие и к окороку. С тех пор как я взялся подготовить к экзаменам нескольких еврейских мальчиков, их радетельные матери время от времени совершают на мой дом кулинарные набеги, чтобы расположить меня к их чадам через желудок. Сегодня достопочтенный Мойша Шленкер притащил мне стопку мацы и долго наставлял в приготовлении кушаний из дробленой мацы, используя ее хоть целый год. И, должен вам сказать, рецепты не так уж просты. Записывайте: взять…