Халкидонский догмат - [15]

— Понятно, ― смиренно подтвердил я.

— Но у нас, в России, больше п-первый тип предпочитают ― м-мошеннический… П-почему? Да потому что нет желающих вкалывать, работать в поте лица, чтобы построить настоящую макроэкономическую п-пирамиду. Те, кто имеют д-доступ к б-большим деньгам, они и без того лопатой гребут. Зачем лезть из кожи вон, придумывать что-то новое? Поэтому нужнее кратковременная м-мошенническая. И тем, кто уже имеют доступ к большим деньгами, и тем, кто еще не имеют его… П-понимаешь?

— Пирамидами всего не объяснишь, ― опять возразил я. ― Мне кажется, что Россию просто обыграли и продолжают обыгрывать. А в качестве пешек используют фигуры противника… Жила же страна за счет ресурсов, сколько лет. И вот в один прекрасный день ― дожилась. Кучка бездарных проходимцев… как правило, еще той закваски… получила возможность работать на равных со всеми. На мировых рынках. Не имея при этом ни малейшего опыта… Чему же удивляться? Сначала их обчищали совершенно законно, как бездарных, недееспособных. А теперь обчищают людей попроще, вроде меня, например. А таких тысячи и миллионы…

Некоторое время мы молчали. Валентина сидела между нами с отсутствующим видом.

— Это ты п-про дефолт, что ли? ― недоверчиво улыбаясь, спросил Аверьянов.

— Да какой уж сегодня дефолт…

— Что было, то прошло, ― согласился Аверьянов. ― Но сегодня такие уже редко встречаются… Ты знаешь, дело не в том, что чиновники берут взятки и воруют. Кого этим удивишь? В России всегда воровали. Но чиновник может украсть несколько миллионов, пусть десятки миллионов. А долги России, когда они поползли вверх… помнишь, было время… другими цифрами исчислялись, на порядок выше. Десятками миллиардов! Кто-то посчитал т-тогда, что ущерб от воровства составляет всего 0,1 процента от долгов, которые накопились без воровства. Ты п-понимаешь, что это значит?.. Ну, а после крупных долгов всегда начинается спираль с выплатами. Срок п-платежей п-подходит, а денег ― кот наплакал. Что делать? Занимать на стороне, чтобы оплатить п-проценты п-по долгу?! Да, д-другого выхода нет. Но рано или поздно наступает необратимая сит-туация. Все эти т-триллионы, к-которые копятся в каких-то фондах, ничего не меняют. Деньги эти России ничего не дают. Все, что можно п-предпринять в такой сит-туации, ― это создавать частную собственность, какие-то реальные ценности и торговаться за свое добро, как на базаре. А если надо, и шантажировать. Или действительно — махнуть на всё рукой и открыть все краны, как от нас требуют. Только назад хода уже не будет. Вот это и происходит. И будет происходить… Нас пугают изоляцией. Если вы, мол, откажетесь от цивилизованных отношений, то будете торговать сырьем, как третий мир, в ущерб развитию всего остального, в ущерб развитию технологий… Но ведь Россия семьдесят лет жила в изоляции, и что? А ничего!..

— Выхода нет.., ― вопросительно подытожил я.

— П-почему? Есть.

— Какой?

— Э-к-кономикой должны п-править т-талантливые люди.

Я развел руками.

— Да не только экономикой. Они всем должны править, ― добавил я без энтузиазма.

— Четыре п-процента общества могут накормить девяносто шесть п-процентов ― это же общеизвестный факт, ― продолжал гнуть свое Аверьянов и снова погрозил мне пальцем, словно негодуя на меня за то, что я отказываюсь внять элементарно простым вещам. ― Нужно ставить себя вровень со всеми. Нужно запустить финансовый механизм, который п-повернет мировые финансовые потоки в Россию. Да не в самой России, а на мировом рынке. Нужно создавать макроэкономическую п-пирамиду… как в Штатах! Не беда, что краны откроются…

Аверьянов стал вдруг опять коситься на меня с виноватым видом. Я же время от времени поглядывал на Валентину. Она сидела обняв себя за плечи и рассеянно слушала мужа, вероятно, зная наперед всё, что он скажет.

И мною вдруг овладело неприятное чувство. Пожалуй, это был стыд. Стыд не только за себя, за Аверьянова, но и за наше с ним общее прошлое. Люди, вроде Валентины, жили в другом мире, и мы как будто не хотели с этим считаться. Давала о себе знать и разница в возрасте. Впрочем, мир, который она воплощала собой, был далек от нашего с Аверьяновым прошлого не только по времени. Еще больше он был далек от наших мужских проблем, в чем-то явно искусственных, которые мы с таким жаром обсуждали и в значимость которых почему-то верили, вопреки здравому смыслу и вопреки тому, как складывались наши судьбы. Мне вдруг казалось очевидным как никогда, что груз прошлого мешает объективной оценке настоящего. Этот разрыв вдруг мне виделся непреодолимым.

Валентина взглянула на часы и встрепенулась:

— Мне пора!

— Ты только ф-фозвращайся! ― выдавил из себя Аверьянов. ― И ф-ф-вообще, позвони, когда будешь ф-ф-ф… ― Силясь преодолеть непреодолимое, он беспомощно осекся. ― М-может, мы еще будем где-нибудь в каф-фе…

— Позвоню, ― пообещала она и встала из-за стола.

Бросив на нас тихий, непроницаемый взгляд, она протянула мне руку, промолвила «до свидания» и направилась к выходу. В дверях она обернулась. И в этот момент мне показалось, что в глазах у нее промелькнуло сожаление. Она хотела о чем-то попросить, но не решилась? Валентина исчезла за дверью…