Халкидонский догмат - [13]

На щеках у Валентины появились едва заметные ямочки. После тоста, произнесенного мужем, к бокалу с вином она больше не притрагивалась.

— Как я тебя п-понимаю! ― согласился Аверьянов. ― Ф-ф-се разб-бойники! Ф-ф-се!

— Одним словом, не легче, чем в Нью-Йорке, ― поддел я. ― Не все же преуспевают, как ты.

— Ты что же думаешь, вот он преуспел и ему легко? Всем тяжело, а он в масле плавает?! Вот тут заблуждение.., ― запротестовал Аверьянов. ― Нет, если честно, я не жалуюсь, конечно… Там ситуация изменилась т-теперь. Деньги можно лопатой г-грести. Здесь, на Западе, т-такое невозможно.

— Производство как стояло, так и стоит, а из кормушки по-прежнему выгребаются миллиарды, ― сказал я и поймал себя на том, что говорю, по сути, почему-то одни банальности. ― Те, кто пробрался к кормушке поближе, а может вообще не отходил от нее… Не страна, а сплошная пирамида.

— Эх, не говори!.. Были п-пирамиды, теперь скважины н-нефтяные… Только и здесь теперь т-то же самое… на западе… ― Аверьянов грузно ссутулился над столом. ― Что ни чиновник, то п-подлец. Такие же крохоборы. Берут, правда, меньше, чем наши. Да не впрямую, а прибылью, выгодными сделками… Или это не откаты?.. Это я как финансист т-тебе г-говорю! Не одну сделку подписал. А насчет п-пирамиды… Ты в п-принципе не прав. П-пирамида ― это нормальная форма л-любой э-к-кономической деятельности. Уолл-стрит ― это обыкновенная п-пирамида, а на ней ф-фсе к-как-то д-держится…

Я молчал. Постулат оставался для меня слишком новым. В непогрешимость нравов, царящих на Уолл-стрит, я как-то тоже не очень верил. Да и не хотелось углубляться в эти темы.

— П-просто, когда всё это началось, людям в голову вбили, что п-пирамида ― это когда прибыль одним вкладчикам выплачивается за счет других, которых втягивают в дело п-позднее.., ― не унимался Аверьянов. ― Но ведь экономическая деятельность любого государства построена по этому принципу.

— Нет, всё же не думаю, что везде одно и то же, ― возразил я. ― Здесь хоть есть социальная политика. А там ― сплошные джунгли. Да и можно ли судить обо всей стране по Москве, по Петербургу? Ты за МКАД выезжаешь? Не на Рублевку, а так, в места, где простые люди живут?

Глядя на меня немигающими глазами, Аверьянов ждал дополнительных объяснений.

— В деревнях нищета, убожество, средний век. Воду на лошадях развозят… Всё разрушается, гниет и вымирает.., ― добавил я. ― Ну, разве не так?

— Да, это т-так… Но т-ты не прав. ― Аверьянов отрицательно замотал головой. ― Ч-честное слово, н-не прав… Я тебе опишу, как это происходит. В любой стране вся денежная масса, отпечатанная на станке, при нормальном экономическом развитии всегда одна и т-та же… Откуда тогда может взяться п-прибыль у какой-нибудь п-процветающей фирмы? За прибылью надо лезть к соседу в карман. Так?.. Так… — ответил он сам себе. — От-торвать кусок можно только у другой, менее процветающей фирмы! Как и почему это п-происходит ― это неважно. Главное в том, что если количество денег в кошельке неизменно, любая п-прибыль обязательно связана с потерей другого вкладчика, того, кто п-пользуется этим к-кошельком… ― Откинувшись на спинку стула, Аверьянов оценивал мою реакцию на свои железные доводы и теперь добродушно улыбался. ― Если бы это было не так, как я говорю, то в развитых странах государству пришлось бы постоянно допечатывать валюту для выплаты сверхприбылей крупным корпорациям. Почему этого не происходит?

— Не знаю. Я не знаю, почему.., ― сказал я, теряя нить разговора.

— Потому что прибыль на внутреннем рынке создается за счет перераспределения уже выпущенных денег. Между растяпами, лохами и расторопными… ― Окончательно вдруг перестав заикаться, Аверьянов пригрозил мне пальцем. ― Это значит, что по большому счету в рамках государства прибыль выплачивается всегда за счет других. На планетарном уровне ― всё то же самое. Никакой нет разницы.

— Ну, тогда всё это просто страшно, ― заключил я, впрочем, без всякого пессимизма.

— Страшнее не бывает! Ведь прибыли, например, у США сегодня баснословные. А в итоге они равны потерям России, Бразилии, какой-нибудь там Сербии, Ираку, Албании зачуханой и так далее…

Я поймал на себе беглый взгляд Валентины. Ей было неловко за мужа, и она не могла этого скрыть. Тут он сам вдруг спохватился:

— П-послушай, что это мы заладили?.. Ты лучше о себе расскажи? Книги-то п-пишешь, издаешь?..

Нам принесли горячее. Вероятно, заметив на моем лице какое-то недовольство, к нашему столу приблизился сам Мустафа, низкорослый, хромой метрдотель, своей страшноватой наружностью всегда напоминавший мне мелвилловского пирата-душегуба, выдающего себя за добропорядочного капитана. Услужливо подавшись вперед своим коротким, каким-то приплюснутым туловищем, Мустафа поинтересовался, всё ли как надо, всё ли необходимое есть на столе.

Я успокоил его. Взмахнув руками, словно крыльями, тот удалился.

Аверьянов, не замечая расшаркивающегося перед нами араба, какое-то время с удовольствием разглядывал расставленные на столе мясные блюда, затем стал не спеша накладывать себе в тарелку всего понемножку, а после дегустации принялся расхваливать: