Халкидонский догмат - [14]
— А неплохо, нет, неплохо… Просто взяли и зап-пекли, без всякого м-маринада, без уксуса… Никогда не ел ничего п-п-подобного! ― Аверьянов с аппетитом уплетал кусочки снятого с шампуров шашлыка, меж делом дегутсировал овощи с красным острым соусом, при этом жадно запивая еду бургундским вином. ― Валь, да ты попробуй, не пожалеешь! Вот здесь возьми к-кусочек, совсем нет жира… ― Аверьянов развернул к жене блюдо с мясом той стороной, где горкой лежали кусочки запеченной на углях ягнятины. ― Мясо ― аж во рту т-тает…
Валентина снизошла, переложила в свою тарелку кусочек ягнятины и продолжала молча цедить белое вино, почти не притрагиваясь к еде. Она почему-то не отрывала взгляда от входной двери, по сути не закрывавшейся из-за постоянного наплыва новых посетителей. Я поневоле смотрел в ту же сторону и каждый раз ловил себя на мысли, что очень плохо владею собой.
— Вкусно! Ну, удружил… ― Аверьянов опять погрозил мне пальцем и, откинувшись на спинку стула, одобрительно оглядел заведение; его раскрасневшаяся физиономия сияла от удовольствия. ― Сколько раз в Париже, а такого еще не пробовал… Как называется?
— Кускус, ― сказал я.
— Ах, да, слышал… У нас тоже стало модно… Попрошу в гостинице. Обязательно попрошу…
— В гостинице вряд ли готовят такие блюда… Кускус умеют готовить только арабы, или выходцы из североафриканских стран, ― объяснил я и попытался направить разговор в другое русло: ― В Париж-то почему так часто ездишь?
— Деньги, кредиты, я же говорю… ― Аверьянов брезгливо поморщился.
— Говорят, с французами трудно вести финансовые дела?
— Кто говорит?
— Вообще.., ― пожал я плечами.
— Смотря кому. Смотря с кем… ― Аверьянов уставил на меня обезоруживающе виноватый взгляд.
— Всё же удивительно, никогда бы не подумал, что такой человек, как ты, может преуспеть в финансах, ― признался я.
— Я?! Да ты меня просто не знаешь! И еще как!.. Назначили бы меня директором Центробанка, я бы им п-показал, где раки зимуют!
— По-моему, ты и так директор… если я, конечно, правильно понял, ― напомнил я.
— И еще какой! ― весело подхватил Аверьянов. ― Дали бы мне развернуться, я бы им такую п-пирамиду отгрохал, какая фараонам не снилась! Вон посмотри, даже арабы п-понимают, что к чему… ― Аверьянов кивнул в сторону кухни. ― Сколотил кто-то капитал, открыл ресторан и кормит себе народ! А за этим то же самое ― п-пирамида, чьи-то долги. Говоря грубо, всё д-держится на аппетите случайного посетителя, вроде меня. Но в то же время нет ничего случайного. И всё крутится, всё идет как по маслу. Постороннему человеку т-трудно это объяснить… Валя вон говорит, что как только я начинаю рассуждать о бизнесе, то я становлюсь п-похож на венецианского купца. По-нашему ― на шута горохового… Да уж, грешен, грешен… ― сказал Аверьянов, растянув влажный рот в простоватой улыбке.
— Пожалуйста, не обращайте внимания на эту чушь, ― Валентина словно извинялась за мужа и за себя, во второй раз обращаясь ко мне на «вы». ― Он, правда, ни о чем другом говорить не умеет.
К столу опять подошел Мустафа. И опять о чем-то справлялся. Такие клиенты, как мои гости, судя по одному их виду, в его заведение если и наведывались, то, по-видимому, не часто.
Аверьянов откинулся на спинку стула и уставился на метрдотеля оценивающим взглядом, словно перед ним вдруг материализовалось живое доказательство его «пирамидной» теории.
Внешность кроткого и немного корявого Мустафы, чем-то напоминавшего низкорослое экзотическое дерево, действительно приковывала к себе взгляд. Он был непропорционально крупноголов, смугл, как индус. Высоко посаженная нижняя губа придавала его лицу отпечаток какой-то неведомой чужестранной породистости. А невероятно печальные семитские глаза, казалось, вобрали в себя весь многострадальный вековой опыт его не очень избалованного судьбой народа.
Перед тем как Мустафа, помахивая рукавами, удалился, Аверьянов вылил в мой бокал остатки красного вина. Вдогонку я попросил Мустафу принести нам еще бутылку бургундского, и Аверьянов вернулся к прежней теме.
Судя по увлеченности, с которой он рассказывал о делах, о деньгах, но столь абстрактных, каких-то баснословных, каких я сроду никогда не видывал, эта тема и вправду была для него излюбленной. Он говорил о своих сделках, проводимых с трейдерами на Уолл-стрит, о связях с американской финансовой структурой «Морган Стенлей» и снова о пирамидах. Наблюдая за реакцией Валентины, на лице которой блуждала тень отчуждения, я старался не потерять нить разговора. Это было нелегко, так как в душе у меня царил полный хаос, и в эту минуту мне хотелось только одного ― чтобы встреча как можно быстрее закончилась.
— Сам п-принцип п-под ф-фопрос ставить н-невозможно. Но есть разные типы п-пирамид. Мошенническая. И она всегда кратковременная.., ― продолжал разглагольствовать Аверьянов. ― А есть настоящая. Такая пирамида отличается долгосрочностью и м-макроэкономичностью. Если п-пирамида не требует п-привлечения н-новых участников в количестве, которое определяется математической или геометрической прогрессией, то это не пирамида, а н-нормальная система п-перераспределения. П-понятно?
«Звёздная болезнь…» — первый роман В. Б. Репина («Терра», Москва, 1998). Этот «нерусский» роман является предтечей целого явления в современной русской литературе, которое можно назвать «разгерметизацией» русской литературы, возвратом к универсальным истокам через слияние с общемировым литературным процессом. Роман повествует о судьбе французского адвоката русского происхождения, об эпохе заката «постиндустриальных» ценностей западноевропейского общества. Роман выдвигался на Букеровскую премию.
«Звёздная болезнь…» — первый роман В. Б. Репина («Терра», Москва, 1998). Этот «нерусский» роман является предтечей целого явления в современной русской литературе, которое можно назвать «разгерметизацией» русской литературы, возвратом к универсальным истокам через слияние с общемировым литературным процессом. Роман повествует о судьбе французского адвоката русского происхождения, об эпохе заката «постиндустриальных» ценностей западноевропейского общества. Роман выдвигался на Букеровскую премию.
«Хам и хамелеоны» (2010) ― незаурядный полифонический текст, роман-фреска, охватывающий огромный пласт современной русской жизни. Россия последних лет, кавказские события, реальные боевые действия, цинизм современности, многомерная повседневность русской жизни, метафизическое столкновение личности с обществом… ― нет тематики более противоречивой. Роман удивляет полемичностью затрагиваемых тем и отказом автора от торных путей, на которых ищет себя современная русская литература.
«Хам и хамелеоны» (2010) ― незаурядный полифонический текст, роман-фреска, охватывающий огромный пласт современной русской жизни. Россия последних лет, кавказские события, реальные боевые действия, цинизм современности, многомерная повседневность русской жизни, метафизическое столкновение личности с обществом… ― нет тематики более противоречивой. Роман удивляет полемичностью затрагиваемых тем и отказом автора от торных путей, на которых ищет себя современная русская литература.
«Антигония» ― это реалистичная современная фабула, основанная на автобиографичном опыте писателя. Роман вовлекает читателя в спираль переплетающихся судеб писателей-друзей, русского и американца, повествует о нашей эпохе, о писательстве, как о форме существования. Не является ли литература пародией на действительность, своего рода копией правды? Сам пишущий — не безответственный ли он выдумщик, паразитирующий на богатстве чужого жизненного опыта? Роман выдвигался на премию «Большая книга».
Может ли обычная командировка в провинциальный город перевернуть жизнь человека из мегаполиса? Именно так произошло с героем повести Михаила Сегала Дмитрием, который уже давно живет в Москве, работает на руководящей должности в международной компании и тщательно оберегает личные границы. Но за внешне благополучной и предсказуемой жизнью сквозит холодок кафкианского абсурда, от которого Дмитрий пытается защититься повседневными ритуалами и образом солидного человека. Неожиданное знакомство с молодой девушкой, дочерью бывшего однокурсника вовлекает его в опасное пространство чувств, к которым он не был готов.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.