Халкидонский догмат - [16]

— Как тебе… В-валя? ― не давая мне ни секунды передышки спросил Аверьянов.

Я ободряюще закивал.

— Бедняжка! Целыми днями б-бродит по городу од-дна. Но у меня нет ф-фремени! Который раз п-приезжаю, но так занят, п-по горло, что даже нет минуты п-прошвырнуться по городу! А в этот раз даже об-биделась. Ходит сама не своя.

Следя за Аверьяновым, я всё же пытался понять, настолько ли он наивен, каким хочет показаться. Он же, продолжая что-то объяснять, самозабвенно мотал головой, проникаясь новым, как мне казалось, доверием ко мне. И я не знал, куда деваться.

После ухода жены он, вдруг расхрабрившись, попросил принести еще одну бутылку, но не вина, а коньяку и стал рассказывать о компаньоне, с которым приехал во Францию выторговывать очередные межбанковские кредиты. Он ругал на чем свет стоит Лазурный берег, Монако, где наши с ним доблестные соотечественники, из числа нуворишей, взяли в моду возводить, по его словам, бревенчатые бани, и где ему было всегда невыносимо жарко и приходилось брать на прокат автомобили с кондиционером, которые он не умел отключать, отчего он всегда подхватывал простуду.

— Всем бы твои заботы.., ― пристыдил я его. — Слушая тебя, я поражаюсь, насколько ты далек от реального мира. Даже в Монако не все живут, как эта дутая олигархия… со своими банями, о которых ты рассказываешь. Мир действительно тронулся…

— Ты думаешь, мне п-просто живется? ― насупился Аверьянов. ― Что ты! Вот даже компаньон… Ему нравится там ок-колачиваться, н-на юге… Еле уговорил поехать вместе на берег Атлантики. Н-но жена его помешана н-на всем, что п-подороже. Ей п-подавай п-пятизвездочные п-паласы! А мы в твой поедем… в отель! ― радостно сообщил мне Аверьянов; и в тот же миг его вдруг осенило: ― П-послушай… П-почему бы тебе не поехать с нами? Вместе в твою г-гостиницу. Поб-будем вместе. Ф-фсе нам п-покажешь!

Что я мог ему ответить? Своим простодушием он просто вгонял меня в ступор.

— Я остался без работы, должен встречаться с разными людьми, чтобы куда-то устроиться, ― сказал я. ― Не могу махнуть на всё рукой и уехать.

— Да денег у меня п-полно! ― заверил Аверьянов. — Не думай о деньгах…

— Ты же не можешь назначить мне пенсию… по старой дружбе, ― пошутил я.

— П-почему не могу? М-могу! Ты ведь п-писатель. А я б-буду т-твоим м-меценатом. Потом напишешь про меня что-нибудь х-хорошее! ― городил Аверьянов как одержимый. ― Может, п-перенести можно? Твои ф-фстречи… П-подумай!

Поймав на себе его взгляд, полный дружеского участия, я в долю секунды осознал, что если теперь, сию же минуту, не признаюсь ему во всем, то буду долго упрекать себя в этом. Как простить себе такое малодушие?

— Мы уже завтра хотели п-поехать… Так что? ― подстегнул меня Аверьянов. ― Но мы можем и п-перенести… п-поездку.

— Я должен тебе в чем-то признаться.., ― не без усилия над собой выдавил я.

— Признаться?.. Давай, признавайся! ― Аверьянов откинулся на спинку стула. ― Как я, от налогов уворачиваешься? Имеешь т-трех любовниц?.. Елки п-палки, кто бы мог п-подумать, что можно вот так… встретиться в п-Париже.

— Я не могу с тобой завтра поехать, ― членораздельно выговорил я. ― Дело в том, что…

— Жаль! Но я п-понимаю… Я тоже, т-ты ведь знаешь… Мы ведь совсем разные люди ― с моим компаньоном. Но в делах он человек обязательный, он бывший г-г-э-эрушник. А по нынешним временам ― это своего рода капитал.., — опять городил он какую-то чепуху.

Неловко повернувшись, Аверьянов задел рукавом и опрокинул бокал с вином. Бордовое пятно растеклось по белой скатерти. Официант мигом подлетел к нашему столу и стал приводить его в порядок. Аверьянов, непонятно на каком языке, извинялся.

— Я вообще-то редко пью. Эта наша встреча так на меня подействовала, расслабился.., ― оправдывался он, когда официант ушел. ― И вообще, не о том мы всё… Н-не о том… Самое т-трудное для меня, знаешь что было? Раньше я думал, что человек, ну внутри, глубине ― ничего. Он как бы чист внутри, только испорчен жизнью. Но относился я к людям п-плохо. А теперь знаю, человек ― ничтожество, злое, п-подлое существо. Но стараюсь относиться к людям хорошо… Вот что самое т-трудное! Самое т-трудное ― это принять как должное, что всё дурное, всё злое ― это нормально, что по-другому быть не может… Ты понимаешь, о чем я? Нет, я серьезно… Понимаешь?

— Понимаю, ― заверил я. ― Но с таким кредо тяжело жить. Среди волков?

— Невозможно! Сам удивляюсь, как м-меня еще не съели! У одних, правда, застрял в глотке… П-проглотить н-не могут!.. Ты прости… Мне что-то, нехорошо… Я, наверное, опьянел… Где тут p-petit coin?

Я показал ему на перила в левом углу зала, уводившие в подвальное помещение.

Аверьянов вылез из-за стола и, покачиваясь, бочком, поплелся в указанном направлении. Перед тем как исчезнуть на лестнице, он обернулся в мою сторону и благодарно кивнул.

Его долго не было. Я хотел уже идти выяснить, куда он запропастился, как к столу подошел Мустафа. Араб печально повел головой в сторону туалета:

— Господину нехорошо… Ему, наверное, нужно домой…

Я поспешил к уборным. Бледный, почему-то весь мокрый и как-то мгновенно постаревший, Аверьянов стоял вцепившись руками за края раковины и смотрел на себя в зеркало.