Халкидонский догмат - [18]

Аверьянов замешкался. В тот же миг на улице показался Мустафа. Подойдя ближе, он протянул Аверьянову его бумажник, видимо, вывалившийся у него из кармана в разгар свалки. Взяв бумажник, Аверьянов извлек несколько купюр по сто евро каждая и протянул эту кипу денег Мустафе.

Тот заводил перед лицом растопыренными пятернями, но деньги всё-таки взял.

— Всё нормально! О’кей… О’кей… ― твердил араб.

Нас вновь пригласили в микроавтобус.

Аверьянов заглянул в распахнутую дверцу, затем повернулся ко мне, что-то злобно промычал и снова полез на меня с кулаками.

На этот раз полицейские его скрутили, надели на него наручники и уже согнутого в три погибели втолкали в микроавтобус. Мне же было предложено пройти к легковой полицейской машине с включенными мигалками, которая стояла впереди…

Я даже не успел толком разобраться, куда именно нас привезли. Молодой атлетического сложения офицер, которому нас сдали в участке для дальнейшей процедуры, был одет в штатское, джинсы, черный свитер, обтягивающие его крепкие бицепсы. Мы оказались в безликом сером помещении. Нас усадили в разные углы. Трое полицейских в форме остались дежурить у входа.

Офицер в штатском, время от времени бросая на нас с Аверьяновым вопросительные взгляды, что-то долго изучал на своем мониторе, затем листал загранпаспорт Аверьянова и внимательно разглядывал мое французское удостоверение личности.

Аверьянов лунатично глазел в потолок и странновато, как невменяемый, покачивался. Растрепанный, с торчащими в разные стороны прядями волос, без пуговиц на рубашке, в разодранном пиджаке, с красным, лоснящимся от испарины лицом, он производил невыносимо жалкое впечатление ― казался не просто подвыпившим, а ненормальным. И хотя сердце у меня разрывалось на части от сочувствия к нему, искать примирения в столь официальной обстановке я был не готов. С каких слов начать объяснения? Какими доводами привести беднягу в чувство? Всё казалось бессмысленным, безнадежно нелепым.

Наши взгляды встретились. Грузно покачнувшись, Аверьянов опять сорвался с места и опять ринулся на меня с кулаками. Полицейские, топтавшиеся у двери, вновь успели преградить ему дорогу. Его решительно усадили на место и снова сцепили ему руки наручниками. После чего сидевший перед компьютером офицер приказал вывести его из комнаты…

— Из-за чего вы подрались? ― спросил атлет-полицейский на русском языке с едва уловимым акцентом, как только мы остались в комнате одни.

Переборов замешательство, я ответил вопросом:

— Где вы научились так говорить по-русски?

— В Институте восточных языков.

— Тогда почему в полиции работаете? ― не удержался я.

Атлет засучил рукава свитера, взгромоздил на стол кулаки и холодно напомнил:

— Протокол здесь составляю я. Вопросы задаю тоже я, постарайтесь это понять… Что было причиной инцидента?

— Из-за женщины. Это случилось из-за его жены.., ― сказал я по-французски. ― Жена моего друга ему изменила…

— С кем?

Я развел руками.

— С вами, что ли? — догадался полицейский.

— Со мной.

— И что?

— У него нервный срыв, ведь понятно…

Малый отвернулся к стене. Я не мог не видеть, что он пытается скрыть улыбку. Но как бы я чувствовал себя на его месте, слушая подобные бредни?

— Вы что, в самом деле друзья? ― продолжал он несерьезным тоном.

— В самом деле.

— Хорошо, а в ресторан зачем пошли вместе?.. Если она ему изменяла… с вами?

— Это трудно объяснить… Мы не виделись много лет. Так вышло… Я готов заплатить за понесенный ущерб… Он тоже, я уверен.., ― добавил я. ― Думаю, что не стоит докапываться.

— Успеете, заплатите, ― заверил меня полицейский. ― Штраф будете платить ― это уж точно. И к судье придется сходить. Вас вызовут повесткой…

Меня отпустили первым. Аверьянова освободили через два часа после моего ухода. Я узнал я об этом позднее… Не ложась спать, бросив все свои дела, первым же утренним рейсом они с Валентиной улетели назад в Москву…

Голос Валентины, через три дня прозвучавший на моем автоответчике, не был для меня неожиданностью. Я знал, что она позвонит, как только всё уляжется, как только это будет возможно.

Оставленное ею сообщение было немногословным: она просто продиктовала номер своего мобильного телефона…

Я тотчас перезвонил ей и то, что услышал от нее, дошло до меня не сразу. Ее слова доходили до меня как сквозь туман. Мозги отказывались внять услышанному.

— У него инсульт… Он болел гипертонией… Поэтому на тебя и набросился… Они ничего не поняли… Идиоты! Ему врач был нужен!

— Да что с ним? Что произошло? ― не мог я взять в толк. ― Объясни по порядку.

— Он умер… Прямо по прилету… Не доехал до дома… Сегодня были похороны.

В тот же день я купил билет на московский рейс и уже на следующее утро был в Шереметьеве…

Однако через три недели мне пришлось лететь обратно, чтобы привести в порядок свои парижские дела. Мы с Валентиной решили жить вместе.

Я считал, что самый разумный выход из положения — продать московскую квартиру, недавно доставшуюся мне по наследству. Однокомнатное крохотное логово на Трубной я собирался сдавать, чтобы на что-то жить в Париже. Но пока я даже не успел привести его в порядок. На эту сумму, извлеченную с продажи квартиры, можно было приобрести что-нибудь попросторнее за городом, ведь теперь нас было трое: я, Валентина и ее сын Серафим.