Халкидонский догмат - [12]

Мы сели за стол. Пока молодой чернявый официант с намотанной вокруг шеи, как у ковбоев в вестернах, красной тряпкой морочил нам голову выбором аперитивов, мы с прежним изумлением разглядывали друг друга.

Официант исчез. Мы молчали. Поправив указательным пальцем очки, Аверьянов слегка кивал вспотевшим лицом и продолжал в меня всматриваться. Я глазел, в свою очередь, на Аверьянова. Валентина сдержанно наблюдала.

— Да я же т-тебя читал! Роман в журнале!.. Года два назад?.. Когда это было, Валь, ты п-помнишь? ― с ликующим видом обратился к жене Аверьянов. ― В журнале, ты мне давала… П-п-помнишь эту эп-попею?.. Мне ужасно п-понравилось! ― Аверьянов добродушно улыбался; вероятно, чтобы рассмотреть меня под каким-то другим углом зрения, он опять снял очки, потер переносицу и поморщился.

— Это были вы?! ― растерянно спросила Валентина. ― А мне и в голову не пришло… Действительно… Нам очень понравилось.

— М-молодец! Елки п-п-палки, какой же т-ты м-молодец! ― торжествующе твердил Аверьянов. ― И значит, живешь здесь… Уд-дается?

— Удается ли мне жить? В каком смысле?

— Я вот п-п-пожил в Нью-Йорке т-три м-месяца… И ч-честно скажу ― больше не смог! Н-ну, хоть режь на к-куски! Хочу в Москву и ф-фсе!.. Н-никогда не смог бы там жить. Н-не люди, а роботы какие-то. Мы же в Москве… Да ты всё знаешь.., ― Аверьянов замахал короткими руками, отчего из рукавов его пиджака вывалились манжеты рубашки с изящными запонками.

— А ты, я слышал, финансами занимаешься… В банке?

— В банке, не в банке… к-какая разница?

— И как?.. Как она, твоя жизнь?

— Да как она может быть… Всё н-нормально. Зашибаю деньги, будь они п-п-прокляты! Стал б-б-богатым, ― добавил он и развел руками. ― Так что не об-бижайся…

Официант принес мне и ему виски, а Валентине бокал белого вина. Я заказал большой «кускус», на троих ― фирменное арабское блюдо, которое здесь подавали с ухарским восточным шиком. Шашлык из ягнятины, также на углях запеченные бараньи сосиски и котлеты, а к ним овощи с нежной арабской пшенкой, обильный соус-отвар… ― всё это подавали здесь горой, приносили на стол в глиняной посуде как одно общее на всех блюдо.

— Для меня ничего не нужно, ― сказала Валентина. ― Я побуду с вами немного, а потом… Меня пригласили на спектакль.

Я был в замешательстве. От одной мысли, что она уйдет, мир в считаные секунды стал терять все свои краски. Настаивать на чем-либо было нелепо.

— Ты хотя бы салат возьми! ― предложил жене Аверьянов, как и я, удивленный тем, что она должна уйти. ― Ты же с утра ничего не ела…

— Хорошо, только салат, ― равнодушно согласилась она.

— Так ты во Франции и осел? ― вернулся Аверьянов к тому, с чего начал.

— С тех пор как уехал, так здесь и живу, ― подтвердил я.

— Ты п-представляешь… ― Аверьянов повернулся к жене. ― Его же ф-фытурили! Нет, тебя, правда, выгнали, с т-т-треском?

— Правда.

— Елки п-палки!.. А были слухи, к-кажется, по «Голосу Ам-мерики» п-передавали, что французский посол п-прилетал за тебя п-просить. ― Аверьянов качал головой с седыми висками. ― На собственном самолете!

— Зачем я сдался французским послам? Откуда у послов самолеты?

— Ну, не важно… Ты не поверишь, как я б-был рад за т-тебя! Говорил себе: ну, хоть кто-то п-плюнул им в харю! И знаешь, г-гордился как за себя самого.

— Всё было проще. Меня лишили прописки, и я год прятался в Сибири, на даче у родственников, ― сказал я, главным образом для того, чтобы это услышала Валентина, мне вдруг захотелось хоть чем-то вызвать к себе ее интерес. ― Дурачил всех, печку топил, по утрам откапывался из снежных заносов. Словом, сам себя сослал в Сибирь.

— Какое это имеет значение! Совершенно не имеет значения! Никакого значения… ― с волнением бормотал мой былой товарищ. ― Главное, что ты смог сказать н-нет. Н-не хочу я есть из вашей миски! В то время это б-было… Сам понимаешь… Сегодня уже никто не понимает, что это значит… А т-теперь ф-фидишь… ― наивный добряк, Аверьянов обвел пылким взором убогий ресторанишко, мельком остановил взгляд на жене и стал оправдываться: ― А я, когда всё заварилось… Ты знаешь, особого выбора не было. Хочешь жить ― умей вертеться! Страшная поговорка… Т-тебе не кажется, что она страшная?

— Страшная, ― согласился я.

— Я, в общем-то, вышел сухим из воды. Удалось, так сказать, встать на ноги, никого не обокрав. А д-другие… К-кускова п-помнишь? Ну, как же?..

— Помню.

— Ну да… ― Аверьянов изобразил руками что-то большое, высокое и, посмотрев в потолок, добавил: ― Это же он п-пирамиды начал строить.

— Кусков?!

— Кусков! Одним из первых разбогател, сукин сын! Не п-представляешь, как разбогател! Ну, а п-потом, ехал на машине, и гранату в окно п-подбросили.

— Погиб?

— Кускова разорвало… на к-куски.

Аверьянов и сам оробел от получившегося каламбура. Он приподнял над столом стакан с виски, будто гранату с выдернутой чекой, и смущенно пробормотал:

— Давай выпьем за нас… За п-прошлое. За ф-ф-се хорошее…

Мы чокнулись, выпили, помолчали.

— В Москву ездишь? ― спросил Аверьянов.

— Езжу.

— И что ты думаешь?

— О Москве?

Аверьянов изучал меня немного охмелевшим взглядом и как будто ждал какого-то приговора.

— Мне там нравится, ― сказал я. ― Когда приезжаю, назад не хочется… Но все мечут икру, к этому трудно привыкать.