Гувернантка - [11]

Кузьма Егорович взошел на крыльцо.

— А ну, ребята! — сказал. — У кого есть время — заходи! Отметим Христовое Рождество, — и обнял Жюли эдаким чисто российским манером (вспыхнул вероникин блиц). — Принимай гостей, хозяюшка!

Но желающих не нашлось. Или, может, просто со временем у них у всех было туго: последние пикетчики, нагрузившись, чем осталось, покидали поле боя, оставляя по себе истоптанный снег, пустой фургон да валяющиеся на земле гневные плакаты, заметаемые метелью…

Милиционер, достававший давеча пистолет, обратился к Равилю, который провожал взглядом остаточные молекулы разгневанного народа:

— Товарищ майор, можно уйти пораньше? Мне позвонили: в двадцать часов, ровно, жена сына родила. Тоже в милицию парень пойдет…

Нестарая женщина (хоть и в штатском, а явно военная) и аналогичный молодой человек мыли на кухне посуду. Двое других парней, доубирающие разоренный пиром стол, попутно успевали перехватить то рюмочку, то кусочек провизии.

Кузьма Егорович в пижаме шел полутемным коридором. Перед поворотом воровато огляделся и шагнул к двери, из-под которой выбивалась полоска света, чуть приоткрыл: Жюли лежала в постели, по складам разбирая передовицу «Правды».

Кузьма Егорович скользнул в комнату и накинул изнутри крючок. Жюли оценила.

— Кузьма, — сказала по-русски, коверкая слова. — Вы же поставили условием воспитывать девочку.

Кузьма Егорович как бы не слышал, а громко дышал и шел на Жюли страстно, сосредоточенно.

— В вашем положении опасно заводить сомнительные связи, — защебетала Жюли по-французски, но интонация явно расходилась с буквальным смыслом произносимого.

Кузьма Егорович столь же страстно и решительно, как шел, взял из рук гувернантки «Правду» и бросил на пол, потом выключил свет, примостился.

— Но право же, — лопотала Жюли по-французски и нежно. — Я так давно этого не пробовала! должно быть, разучилась, — а сама Кузьму Егоровича ласкала.

Метель билась за окном, яркая в пламени ртутного дворового фонаря. Кузьма Егорович напрягался изо всех сил, но по лицу было видно, что ничего не получается. Скупая мужская слеза выкатилась из левого глаза Кузьмы Егоровича и замерла, подрагивая, на щеке.

Для Жюли все это в каком-то смысле было испытанием профессиональной чести, но через минуту и она поняла, что дело швах: ласки из эротических стали постепенно жалостливыми, сочувствующими, и из глаза тоже выкатилась слеза.

— Уйдут, — тихо прокомментировал Кузьма Егорович неудачу. — Теперь отчетливо вижу: уйдут…

На закрытом теннисном корте сияло искусственное солнышко над искусственной травкою. Кузьма Егорович, хоть и выглядел, мягко скажем, странно в спортивном одеянии, играл удовлетворительно.

Партнер, знакомый нам Седовласый, паснул мяч с репликой:

— Значит, трудно, говоришь, сегодня в России настоящему коммунисту?

— В каком это смысле? — опустил Кузьма Егорович ракетку.

Молодой человек, тот, кто обычно ассистировал Седовласому при просмотрах, поднес Кузьме Егоровичу мяч на газетке «Фигаро» с фотографией Кузьмы Егоровича в обнимку с Жюли: на крыльце, в рождественскую ночь.

Кузьма Егорович взял газетку.

— Выучился уже, или дать перевод? — спросил Седовласый.

— Играйте, Борис Николаевич, — обратился Кузьма Егорович к сидящему рядом Ельцину и вышел вон.

Никита с ансамблем на маленькой ресторанной эстрадке пели мрачную свадебную песню.

Несколько официантов, уборщицы посуды, буфетчица сгрудились в кухонном закутке возле портативного телевизора, по которому передавалось какое-то важное кремлевское заседание.

— Ну? — агрессивно подскочил к группке оторвавшийся на минутку от плиты повар с длинным ножом.

Никита допел. Публика взорвалась аплодисментами и восторгами несколько, может быть, пьяноватыми. Никита снял гитару, направился за стол, на жениховское свое место, рядом с которым, одетая в белое и в фату, поджидала Вероника.

— Горько! — закричал гость со значком «Ветеран партии».

— Горько! Горько! — подхватили остальные.

— Варвары, — прокомментировала Вероника и поцеловалась с Никитою.

— Раз, два, три, четыре, пятью — считали варвары хором…

В этот как раз момент тяжелый лимузин Кузьмы Егоровича подкатил к ресторанным дверям.

Кузьма Егорович сидел, не трогаясь с места, и не то что бы плакал… словом, это было Прощальное Сидение. Потом полез в подлокотный тайничок, достал коньячную фляжку. Разведя руками, улыбнувшись как-то виновато, пояснил водителю и Равилю:

— Вот, значит…

— Да нечто мы, Кузьма Егорович, не знали? — ответил немолодой водитель, растроганный тоже едва не до слез. — Вы ж выпиваете, выпиваете, а она ж не порожнеет. Кто ж вам туда и доливает, как не мы?..

Чтобы не разрыдаться, Кузьма Егорович вышел из автомобиля, Равиль с водителем тоже оказались на улице. Возникла некоторая пауза.

— Ну, ребятки, прощайте, — сказал Кузьма Егорович и расцеловался с одним и с другим. — Спасибо, что довезли, — и двинулся в ресторан.

У дверей толклось человек пятнадцать. За стеклом висела табличка: МЕСТ НЕТ. Кузьма Егорович пошел сквозь толпу.

— Куда лезешь, папаша?

— Э, ща как дам!

— Да свадьба у меня, ребята! Свадьба! — Кузьма Егорович ловил, казалось, кайф от столь полного унижения.