Гротески - [109]

…А через год он уже хлестал ее по лицу и таскал за волосы. Точно так, как в свое время ее отец поступал с ее матерью.

Распятый Тангейзер

Он неспешно облачился в костюм Пьеро. Черные туфли, чулки, поверх которых ниспадали белые брюки. Большой воротник на плечах и длинные, широкие рукава; все – из матового белого шелка с черными помпонами. Затем – черная бархатная шапочка, плотно прилегающая к волосам. Затем – пудра, очень-очень много пудры.

Он вышел из дома. Уличные мальчишки бежали за ним, кричали и улюлюкали:

– Pazzo! Pazzo![76]

Ему было все равно. Он медленно, как во сне, шел по улочкам Капри, даже не оглядываясь. Сорванцы оставили его, повернув назад, когда он свернул к апельсиновым садам. Он прошел за Чертозу, старый монастырь, который сейчас служил казармой. Чужие туда не захаживали с тех пор, как здесь сгинул один немецкий художник[77], и все же это было самое прекрасное место на всем прекрасном Капри. Однако дорогу сюда было нелегко найти, а тут еще хозяин, негодный старый Никола Вуото, запер все двери и калитки в полуразрушенных стенах и громко кричал, ругался и бросался камнями, если кто-то вдруг проходил по его земле.

Но сегодня он не закричал и не бросил камень. Он был так поражен белой фигурой в ореоле солнечных лучей, что поспешил отойти в сень перголы[78]. Он стоял там и дивился. Наконец ему пришло в голову, что это, должно быть, просто синьор; тогда он презрительно прорычал: «Pazzo! Pazzo!» – и долго смотрел ему вслед ядовитым взглядом.

Напудренный Пьеро проследовал дальше. Он перемахнул пару стен, спустился с нескольких склонов, по другим вскарабкался почти как кошка – гибкими, но ленивыми движениями. Через небольшую миртовую рощу и дальше по кактусам мимо скал.

Вдруг он остановился. Прямо перед собой он увидел двух больших, метровых, змей. Но эти обычно пугливые твари, казалось, даже не замечали его присутствия, настолько они были заняты друг другом. Самка ускользала по верхушкам кустов и камней; самец гнался за ней. Внезапно самка взвилась спиралью, резко выпрямилась, обернула голову назад и подразнила языком своего преследователя. А он обвился вокруг нее, изогнулся, вытянулся так, что ее тело задрожало и скрутилось еще теснее, еще сильнее вокруг него. И голубые, со стальным отливом, тела сияли и светились на солнце. Как же это было прекрасно, как прекрасно! Пьеро смотрел и смотрел. Привиделись ли ему эти короны на головах у змей? Золотые свадебные короны…

Он пошел еще медленнее, чем раньше. Наконец он оказался рядом с Марелатто, разрушенной сарацинской башней, прилепившейся к склону. Над ним нависали древние стены Чертозы, слева высилась Монте Туоро, справа же Монте Соларо далеко вдавалась в синеву итальянского моря.

Он посмотрел вниз. Там лежала piccola marina, маленькая пристань с ее рыбацкими хижинами, перед ней – остров Сирены, в окружении белых барашков на голубых волнах. С другого края гордо тянулись Фаральони, могучие тяжелые глыбы, росшие из сердца моря.

Вот место, где у него было свидание. Его последнее свидание с солнцем.

Он сел у самого края обрыва и свесил ноги. Взглянул вниз. Потом достал из кармана пузатую бутыль-демиджон, и темное вино Искьи[79] истекло кровью в бокал.

Пьеро выпил. Он пил за солнце, как совсем недавно пил за море там, внизу, в гроте Аззура. Он осушил бокал одним глотком, снова его наполнил. Снова выпил за солнце и зашвырнул бокал и бутыль далеко в скалы. Затем он встал, отступил немного назад к стене, где отвесная скала давала тень. Там он лег и вытянулся во весь рост.

По его костюму полз маленький рыжий паучок. По белому шелку и помпонам. Как забавно карабкался этот отважный малец! Пьеро пропел:

– Паучишка малый, рыжий… малый, рыжий паучок…

Теперь он широко раскинул руки в стороны и смотрел вверх. Синева высоко над ним смеялась и пела, как будто хотела освободить его от всего. Если бы он немного приподнял голову, то увидел бы море, голубое с белыми облачками на гребнях волн, совсем как наверху. Синева, блистающая, ослепительная синева – Пьеро втягивал ее глазами, хватал руками, впускал во все поры.

Он также слушал музыку синих цветов. Его глаза закрылись, но он все еще видел довольно ясно. Он чувствовал, как мягкое, ласкающее дыхание оседает на его конечностях, как легкая, утешающая истома ласково окутывает его рыхлыми бело-голубыми туманами.

Теперь ему казалось, будто его голова покоится на мягкой женской груди, он точно чувствовал дыхание, нежные подъемы и опускания.

Но он старался не двигаться, не отворять глаз. Он лежал так тихо, так неподвижно, как будто спал. Теперь он вдохнул запах как будто цветущего персика, почувствовал, как узкое бледное личико приблизилось к его ногам. Это была Лили. Она опустилась на колени и прижалась своими бледными детскими щеками к его ботинкам. И Эрминия сидела рядом с ним, с неизменными красными вишнями в светлых волосах. Она снова извлекала из испанской лютни меланхоличные, вялые аккорды «Ла Палома». И Лизель положила руку на сердце Пьеро – тонкую, узкую английскую руку.

Клара тоже была там, ее черные вьющиеся волосы были сплошь покрыты красными настурциями; ее глаза горели, как будто она хотела ими поджечь его. Она затянула очень медленно свою самую красивую песню: