Гром гремит дважды - [5]

Ниу продолжала сжимать мою руку. Заметив это, я высвободился и несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул. Полегчало. Я понял одно: пить таблетки не стану.

Ниу прошла первой. Она взяла картонный и пластиковый стаканчики, повернулась и направилась к выходу, бросив на меня взгляд на прощание. Затеплилась надежда.

Я тоже взял оба стаканчика со стола.

— Лей? — спросил воспитатель и, не дожидаясь подтверждения, поставил галочку в списке.

Я отвернулся и пошёл вслед за Ниу.

— Стой.

Я остановился и посмотрел на воспитателя в чёрном ифу.

— Выпей лекарство.

В этот момент сердце окончательно успокоилось. Когда припёрли к стенке, волноваться уже нет смысла.

— Можно глупый вопрос? — сказал я. — Почему одним можно даже выйти из столовой с этой таблеткой, а мне надо выпить при вас?

— Не только тебе, — поправил воспитатель. — Каждому обритому новичку. Пей.

Кивнув, я залпом осушил стакан с водой. Потом перевернул картонный стаканчик, и белая таблетка упала на пол.

— Нет, — сказал я.

В спину ударила дубинка, ещё одна — под левое колено. Я вскрикнул, упал на колени, оперся на руки. Меня ударили снова, и я упал лицом в пол.

— Открой рот, скажи «А-а-а», — прошипел голос над ухом.

Я попытался вырваться, мне это даже почти удалось. Удары посыпались, как картофелины из ведра. Меня подняли, врезали дубинкой под дых, потом разжали челюсти и впихнули в рот таблетку.

— Воды, — приказал кто-то.

Челюсти снова разжали, в рот потекла вода. Я начал захлёбываться и пришлось пить. Таблетка проскользнула в горло, и в этот момент я понял, что чувствовал всё это время — с тех пор, как в столовую внесли таблетки. Не страх, нет. Это была ненависть.

— Проводите ученика в консерваторию. Пусть подумает над своим поведением.

Меня схватили под руки, поволокли прочь из столовой.

— А ты мне сразу не понравился, — услышал я сзади голос.

Потом меня бросили в песок, и раздался знакомый треск. «Электрошокер», — вспомнил я, прежде чем эта дрянь ткнулась мне в спину. Кажется, я заорал. Кажется, мне прилетело дубинкой в затылок. Потом всё исчезло. А во тьме, окружившей меня, появился жёлтый дракон. Он вился, то закручиваясь кольцами, то выпрямляясь, взмахивал крыльями и приближался ко мне. Когда же он оказался так близко, что я мог разглядеть каждую чешуйку на его морде, пасть дракона раскрылась, и сотня острых зубов пронзила моё тело.

Боль была невыносимой, но она, наконец, дала мне ниточку, ведущую к памяти, и я за неё потянул.

Глава 3. Консерватория

— Не вынуждай меня. Я за тебя поручился, сказал, что ты способен шевелить мозгами.

Голос знакомый, но впервые он говорит с такими интонациями. Угроза и страх. Он боится. Но чего? Ведь это мне больно, это меня грызёт жёлтый дракон. Стремительная тварь скачет вокруг меня, словно бешеная собака. Кажется, что его зубы одновременно пронзают каждую клетку тела.

Шприц в слегка дрожащих руках. Тонкая струйка брызжет с кончика иглы.

— Эта штука вызывает привыкание сильнее, чем героин. Не заставляй сажать тебя на поводок, Лей.

Я смотрю на шприц, как зачарованный, не могу поднять взгляд. Я боюсь, мне страшно увидеть лицо человека, который держит его. Боюсь — и не хочу.

— Я убью тебя, — произносят мои губы. — Когда я отсюда выйду, мы с тобой встретимся, обещаю.

Шприц опускается, как будто поникли плечи человека, который его держит. Шелестит усталый вздох.

— Ты сделал неправильный выбор…

Игла входит в вену. Жёлтый дракон кусает мою левую руку. Я слышу свой крик, он всё дальше и дальше, как будто меня уносит от самого себя скорый поезд. Со мной остаётся только рычание дракона, который утоляет свой голод моей болью.

И ещё — кто-то плачет. Близко, достаточно руку протянуть. Плачет в темноте…

* * *

Я открыл глаза, но не почувствовал изменений. Как было темно — так и осталось. Либо я ослеп, либо нахожусь в наглухо закрытой комнате без окон. Лежу на холодном каменном полу, закоченевшее тело сдавлено обручами боли. Драконья пасть стиснула меня и не отпускает.

Не двигаясь, мысленно я ощупал всё своё тело, убедился, что боль — поверхностна. Она не проникает вглубь, у меня ничего не сломано, внутри всё работает, как надо. Я знаю разницу между болью и болью. Различать оттенки боли — моё давнее хобби, если не профессия.

Я упёрся руками в пол, отжался. Левый локоть пробила игла боли. Я поморщился. Нащупал стену, подполз к ней и сел, прислонившись спиной. Перевёл дыхание.

Всхлипы затихли. Кажется, человек, который плакал, торопливо вытирал сопли рукавами. Я снова поморщился. Не люблю плачущих мужчин. Сам, кажется, не плакал ни разу в жизни, если не считать совсем уж раннего детства.

— Очнулся? — Голос, как и рыдания, послышался слева.

— Угу, — откликнулся я.

Говорить не хотелось. Вдобавок к старой подруге боли пришла тошнота. Голова кружилась, а я даже не мог зацепиться взглядом за какой-нибудь неподвижный предмет. Вокруг — чернота. Всё бы отдал за огонёк спички, хоть на мгновение. Правда, «всё» в моём положении — разве что ифу, которое на мне надето, да матерчатые тапки на резиновой подошве. Больше у меня, кажется, ничего нет. Хотя и ифу вряд ли моё. Наверняка казённое.

Школа Цюань.