Гренландский кит - [5]

Мне было слышно, как он тихо часто и жалобно пищит. Я с жалостью наблюдал, как кит вздрагивает всем своим громадным литым телом и продолжает издавать писк. «Такой большой и так тихо беспомощно пищит — подумал я и к стыду своему и какой-то душевной радости почувствовал, что от жалости готов заплакать.

Кит выпускал кровавые фонтаны, громадные блины запекшейся крови плавали вокруг него, чайки и бакланы на лету заглатывали рыжеватые куски.

Рядом, на небольшой глубине, золотистыми тенями ходили акулы

— Ждут своего часа, — ругнул их начальник радиостанции, он держал в руках острогу с длинной пикой и куском веревки на плече. — Ждут, когда кит околеет, перевернется вверх брюхом, тогда из его нижней челюсти, как из глубокой ложки, вывалится пятиметровый язык, акулы начнут рвать его нежное мясо. О кровожадные твари! — взмахивая острогой ждал их подхода громадный сутуловатый Боянов. — Не успеваю метнуть острогу, они быстрые, как молнии… Один раз попал, чуть не утащила меня акула… совсем небольшая… вот сделал новую острогу. Ненавижу их! О, жадные твари!

Без линя и гранаты, в кита вогнали третий гарпун. Кровь, пульсируя, хлынула из его ран и дыхалки сплошными потоками. Кит задрожал, сжался, выдавил из себя в воду коричнево-зеленое облако испражнений, распрямился, вздохнул и затих, откинув в встороны длинные носовые ласты похожие на уши. На его белый живот пытались сесть несколько чаек, деловито склевывая рачков… На миг над океаном наступила тишина.

Но словно опомнившись, бакланы и чайки, криками и взмахами крыльев сотрясли воздух и разносили над нами запахи крови и выдохов кита.

В крики птиц вливался смех и хохот китобоев. Свирепея, Рыжий командовал моряками.

— Командуй, кричи, на то ты и хозяин, — передергивая на палубе хвостовик, смеясь, кричал и любовался гарпунером Ивин, и ждал от меня такого же понимания, — только стреляй точно, бери китов! Ругайся, стреляй, твое право!.. Ты — хозяин!

В шубе и шапке капитан спустился на палубу и молча разглядывал кита. Гарпунер в развалку притопал с бака и стал рядом с ним.

— Георгиевич, кита надули воздухом, завели хвостовик, к какому борту его брать? — Верныдуб надеялся этим вопросом втянуть капитана в разговор.

— Когда стреляли — меня не спрашивали, а теперь вспомнили? Куда хотите… Ясное дело к правому…

— Не сердись, Георгиевич, — сказал гарпунер, думая свое — Кит этот был обречен! Не возьми его мы, его убьют другие, во-наа их сколько вокруг ходит, никто не устоял бы, ты сам говорил и японцы рядом охотятся, они уж точно не пожалели бы.

— Советоваться надо было, — простонал капитан — Нельзя ведь так… может это был в своем роде последний оригинал… — Сереев путался в словах.

— Прости, грешен, теперь я и сам не рад, но в ту минуту одурел — такого кита в жизни не видел! — гарпунер развел руки и уточнил — под двести тонн, как трамвай сдвоенный.

У Верныдуба что-то екало в груди, клокотало, вспотев он расстегнул полушубок, капитан видел, как радостно ходил под его свитером ходуном живот. «Все ликуют, радуются» — Сереев казалось мне, испытывал ко всем и ко всему неприязнь, почти ненависть. «Меня накажут, могут и снять, а они все счастливы!..» думал о своих неприятностях Сереев. Он знал, — в минуты эти его не жалел никто… Одурели от радости.

— Кто отвечать будет? — спросил Сереев.

— Ну скажи им, что во всем виноват я, — Отвечу! — крикнул Верныдуб…

Что болтать зря, — пойду докладывать базе, — Сереев махнул рукой и пошел по направлению к рубке. Команда испарялась с его пути, боясь выдать свой восторг. Кита взяли под борт, его хвостовой лемех высоко торчал над фальшбортом, затеняя падающее к закату солнце. Матрос Мельниченко длинным фленшерным ножом на трехметровом держаке пытался обрезать сходящийся на нет конец, но только вскочив на фальшборт, упираясь ногой в кита, широким взмахом скосил лемех его, как бритвой. Скользкий сегмент хвостового пера шлепнулся у ног капитана, еще раз напоминая своей метровой длиной о былой красоте и мощи кита. Запах свежего животного духа стоял вокруг и странно тревожил всех.

Эмоции оставили Сереева, холодные здравые слова начали овладевать его уравновешенной натурой. Он всегда чувствовал себя спокойным, когда приходил к верному решению, т. е. выгодному ему… Утешительная мысль пришла и теперь: «Виноват во всем я сам. Передоверился второму штурману» — рассуждал вслух Сереев. «Теперь все зависит от капитан-дублера флотилии». Он знал Дибуна, а Дибун знал его как штурмана и человека. Но Дибун непредсказуем…

6

Сереев не стал вызывать «Олеандру» по УКВ, начальник радиостанции ключом попросил частоту на другой радиостанции.

— Что у тебя, Сереев, случилось? Слушаю, — спросил Дибун.

— Да вот… Павел Петрович, накладка вышла, мы… я с гарпунером… взяли 17-го, — пересохшим языком проговорил неуверенно Сереев, высвобождая из рукавов тулупа руку и комкая в ней кодовую книжку переговоров.

— А что это? Минутку. — Дибун кашлянул и замолчал. Сереев сжался в кресле и не дышал.

Противный пот или щетинки шубы обжигали его бока и спину.

В наушниках стоял шорох и треск эфира. Потом Сереев услышал щелчок включили высокое напряжение, какие-то всхлипы, вздохи, а за ними грозные слова Дибуна: