Граница в огне - [40]

Когда-нибудь историк Сокальщины, рассказывая об этой осени 1947 года, вспомнит, что не только в Скоморохах, но и во всех пограничных селах в этот год возродились уничтоженные фашистами колхозы. Если же историк будет интересоваться судьбами людей, которые вновь поднимали колхозы к жизни, он расскажет и о славной семье Баштыков, первых колхозников Скоморох. Он расскажет, как все взрослые члены этой семьи, некогда спасшие женщин тринадцатой заставы, после сбора урожая вступили в Коммунистическую партию.

* * *

…Евдокия Погорелова, следя с машины за молотьбой на колхозном току, сокрушенно говорила:

— Одна у них молотилка только. А сколько разных машин здесь было до войны! Какой сильный колхоз был!

— Ничего, Дуся. Лиха беда — начало! — откликнулась Гласова. — Урожай соберут — богаче станут. Война-то какая прошла! Всего сразу не напасешься.

Гласова внимательно следила за молотьбой, но глаза ее часто обращались палево, туда, где ближе к границе краснела на холме груда кирпичных развалин, — все, что осталось от тринадцатой заставы.

Я понял ее желание побывать во дворе родной заставы и, хотя заезжал туда не раз, показал шоферу направление.

…Машина круто поворачивает к фольварку, сгибает вишенку с последними исклеванными ягодами и, шурша покрышками колес, останавливается около развалин.

Еще больше заросли за лето бурьяном и крапивой окопы. Груда развалин виднеется среди зелени на том самом месте, где некогда высился командирский домик, в котором родился Толя Лопатин. В ту осень 1947 года он с братишкой жил далеко от Буга, в городе Коврове, где работала на экскаваторном заводе Анфиса Лопатина. Сыновья лейтенанта Лопатина прислали мне тогда из Коврова письмо, в котором писали:

«Мы вырастем большие и будем защищать свою любимую Родину, как защищал наш дорогой и любимый папочка. Я учусь в третьем классе, а Толя в первом классе. Учимся хорошо…

Лопатин Вячеслав Алексеевич,

Лопатин Анатолий».

Рабочие экскаваторного завода в Коврове свято чтут память своего боевого друга и воспитанника. Владимирская областная газета «Призыв», узнав о подвиге своего земляка, сообщила:

«Алексей Лопатин принимал участие в изготовлении первых отечественных экскаваторов и отдавал этой работе все свои силы. Он готовил детали для монтажа стрелы. Портрет молодого слесаря был вывешен на Доске почета в ряду лучших людей предприятия.

Мастер цеха металлоконструкций Алексей Ермаков так отзывается о нем:

— Алексей Лопатин был неутомимым искателем нового, талантливым рабочим. Он всегда стремился вперед и к лучшему…

У слесарных тисков Алексея Лопатина вывешена сейчас мемориальная доска».

…Давно провалились земляные накаты в блокгаузах, расположенных по углам двора. Ручейки дождевой воды сгладили некогда ровные очертания брустверов. Крыльцо, с которого глядел вслед уходящим женщинам лейтенант Алексей Лопатин, завалено обломками стен. Взрыв мины разметал их и свалил последний наблюдательный пункт пограничников — задымленную трубу. Лишь гладкие, облицованные цементом перила крыльца указывают нам место прощания женщин заставы с ее последними защитниками.

Мы взбираемся на гору кирпича, все еще возвышающуюся над подвалом заставы, и я случайно нахожу в этом крошеве две патронные гильзы русского образца. В донце одной из них еще цел капсюль. Это остаток боевого запаса, который рвался после взрыва мины и пожара. Капсюль другой гильзы, ржавой, наполовину забитой глиной, сильно расплющен бойком. Кажется, что в этом сильном ударе по капсюлю скрыта частица большой ярости бойцов к фашистским захватчикам, вероломно напавшим на Советскую страну.

Кто стрелял этим патроном? Песков? Дариченко? Давыдов? Добродушный толстяк Косарев? Или, может быть, юноша из Ленинграда Галченков срезал пулей из этого патрона связного генерала фон Клейста, порывавшегося безнаказанно заехать во двор советской пограничной заставы, как в свое собственное поместье?..

* * *

Из села один за другим сходятся крестьяне. Подошел дряхлый Иван Баштык — отец Трофима и Петра. Он в домотканном костюме, с сучковатой палкой в руке.

Прибежала и сразу кинулась в объятия Гласовой загорелая, крепкосбитая Маруся Карпяк. Подошла бабушка Мотря с ведром, наполненным грушами. Примчались мальчики лет по десяти-двенадцати и, поклонившись старшим, окружили сверстницу Любу Гласову.

— Добрый день, Дуся! — поздоровался с Гласовой колхозник Бецелюк, чьи овсы, как и встарь, спускаются к низине фольварка, мимо железобетонного дота. — Своих проведать пришла? Давненько вас в селе не видали!

Позже всех прибегает подружка Марии Карпяк, молодая колхозница Анна Баштык. Запыхавшись, она прежде всего обнимает Гласову, а потом здоровается с Погореловой и, немного стесняясь, кланяется шоферу и мне.

— Я полуднювать бежала, — тяжело дыша и поправляя сбитую косынку, говорит Анна Баштык, — вижу — машина. Дай, думаю, посмотрю, кто ж то приехал. А то обе Дуси до нас завиталы! Вот хорошо! А завтра у нас обжинки, первый колхозный праздник, со всех сел гости будут!

— Подросла ты как, Гандзя! — оглядывая девушку, говорит Погорелова. — Уж невеста! А помнишь, Дуся, какое то малое дитя было, когда мы к ним в хату зашли?