Граница в огне - [43]

Затерянный в лесной глуши, гарнизон этого дота оказался отрезанным от основных сил Советской Армии в первые часы войны. У засевших здесь воинов была полная возможность бросить огневую точку, прорываться лесами на восток, к своим, или, наконец, выбросить белый флаг и капитулировать, как это им неоднократно предлагали немцы. Однако воины дота, выстроенного на лесной опушке, в каких-нибудь трехстах метрах от границы, предпочли смерть с оружием в руках постыдной капитуляции. У смертельной черты, где каждую минуту могла оборваться их жизнь, они были попрежнему советскими людьми!

Что ни предпринимали гитлеровцы, им так и не удалось обычными военными средствами заставить сдаться людей советского гарнизона, защищавших в тылу ушедшей на восток немецкой армии честь своей Родины.

Лишь глубокой ночью с 27 на 28 июля 1941 года фашисты подвели к серому, тоже еще не замаскированному доту баллоны с отравляющими веществами и, надев маски, пустили газ.

То, чего не могли сделать фугасные и термитные снаряды, дымовые шашки и авиационные бомбы, сделал газ. Он не только задушил защитников маленькой крепости, но даже умертвил на полкилометра вокруг траву и кустарники. «По этой увядшей, будто от первых заморозков, пожелтевшей траве, — рассказывали лесники лейтенанту-пограничнику, — фашисты подкрались к бойницам дота и долго слушали, не шевелится ли еще кто там. Они боялись даже мертвых советских воинов!» Прежде чем залезть в середину укрепления, немцы пустили туда через бойницу несколько огненных струй.

Кто знает, возможно, если бы не газ, то как еще долго мог бы сопротивляться гитлеровцам этот маленький гарнизон, близкий сосед тринадцатой заставы и других пограничных укреплений, которые стояли на линии первого удара немецких войск?

Из глубоких подвалов, наполненных особой, неповторимой тишиной, мы взобрались на жесткую макушку этого опорного железобетонного укрепления, созданного здесь на средства советского народа.

Вокруг нас шумели прибужские леса, и за свинцовой полоской реки уходили на запад желтеющие поля теперь уже не вражеской, а дружественной нам державы.

И я подумал о том, что со временем здесь, на лесной опушке, будет воздвигнут навечно величественный памятник, как и над развалинами тринадцатой «Лопатинской заставы».

Уже сейчас, по приказу командования, пограничной заставе, расположенной неподалеку от руин маленькой крепости над Западным Бугом, присвоено имя лейтенанта Алексея Лопатина.

Командир героического гарнизона и его верный боевой друг — политрук Павел Гласов навсегда занесены в списки части.

И всякий раз, как только солнце начнет опускаться за Сокаль, новый начальник заставы, производя боевой расчет и не заглядывая в списки, громко и торжественно называет имена героев:

— Лейтенант пограничных войск Алексей Лопатин!

— Младший лейтенант пограничных войск Павел Гласов!

А правофланговый отвечает:

— Пал смертью храбрых в бою за свободу и независимость нашей Родины!

«Возникнут, — думал я, слушая шум ветра, гнущего верхушки молодых сосен и дубов, — строгие и величественные памятники по всей линии Западного Буга, где погибли с оружием в руках на самых первых рубежах Великой Отечественной войны советские воины в зеленых фуражках. И, может быть, у этих памятников, под развернутыми боевыми знаменами бывалые офицеры будут ежегодно приводить к присяге молодых пограничников».

Когда же настанет то желанное время, о котором некогда рассказывали надписи советских пограничных арок, когда — «Коммунизм сметет все границы!» — отовсюду, из окрестных украинских сел, из Польши и от далеких Судетских гор в народные праздники станут приезжать сюда люди. Они будут приносить к памятникам живые цветы и склонять головы перед прахом героев, отдавших свои жизни за мир народов, за светлое будущее освобожденного навсегда от войн, фашизма и угнетения свободного человечества!

13. ЖИВЫЕ ПРОДОЛЖАЮТ СЛАВУ МЕРТВЫХ (Послесловие)

Можно было бы закончить рассказ об исключительном подвиге, совершенном советскими людьми на прибужской земле. Но ведь наша всепобеждающая жизнь дописала за эти годы новые страницы в историю старинного украинского села; в жизни Скоморох и живых людей, о которых мы вспоминаем, произошло немало изменений. Мне бы хотелось, хотя бы даже бегло, рассказать о них читателю.

Еще в 1947 году, когда я впервые приехал в Скоморохи, разбитое войной село было лишено каких бы то ни было заметных сразу внешних примет нового.

До самого Буга и на добрых полкилометра окрест тянулись от развалин заставы сенокосы да пустыри, изрезанные лощинами и буераками. Рваные пробоины в оцинкованных куполах церкви напоминали о снарядах, что пролетали шесть лет назад над селом. Молодые колхозники артели имени Сталина только еще мечтали о тракторах, о хозяйственных постройках, о собственной автомашине, а с наступлением сумерек плотно занавешивали окна, запирали двери на засовы, опасаясь бандитской мести.

Соединенные в небольшие банды кулаки-националисты бродили по соседним лесам. Днем они отсиживались в тайниках — бункерах, а выползали оттуда в сумерках с гранатами и автоматами, чтобы запугивать своих односельчан и любыми способами задержать победное шествие коллективизации.