Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [75]

. Таким образом, причина якобы крылась в восторженном остолбенении неотесанного провинциала от встречи с императором. Сам Цыденов был недоволен этой нелепой и унизительной версией. Однако власти ею удовлетворились, причем настолько, что при отъезде Цыденов, в числе прочих его земляков, получил наградную золотую медаль. Как видим, и в данном случае возобладали соображения соблюдения взаимной лояльности. Правительство закрыло глаза на вопиющее пренебрежение обязательными нормами поведения со стороны «инородца», а бурятская сторона наспех сочинила примиряющий довод.

И все-таки яркое впечатление от императорской коронации, сам факт причастности к такому историческому событию вдохновили непокорного ламу Цыденова на создание цитированной выше поэмы по этому поводу. Она носила двойное название: монгольское «Лечу по небу» и тибетское — которое само по себе напоминало стихотворение в прозе: «Новая песнь, вдохновленная великой радостью по случаю окончательного восшествия на нерушимый алмазный трон могущественного чакравартина, божества, установленного небом, царя Николая, восхваляющая интронизацию, рассказывающая вкратце также и о славе России, обретшей могущество двух столиц, называющаяся „Многократно взирающая на устрашающих бенгальских и африканских львов в садах Джолоки“»[37].　

Этническая политика, «внутренняя дипломатия» по отношению к разноплеменным подданным проявлялась также в личных контактах самодержцев (впрочем, чрезвычайно редких) с предстоятелями инославных конфессий. Таковыми были встречи Александра I с униатскими первосвященниками в 1806 г.[38], Николая I с армянским католикосом в 1837 г. Католикос Иоаннес при встрече с императором в Эчмиадзине в сентябре 1837 г. попросил для двух своих племянников русские ордена. Армянский патриарх полагал, что это позволит им стать российскими дворянами. В то время награждение любым орденом действительно давало право на потомственное дворянство. Император выслушав просьбу, улыбнулся и распорядился «сопричислить» юношей к ордену Св. Станислава 1-й степени. Самому Иоаннесу был пожалован орден Св. Александра Невского, вместе с тысячей червонцев[39].

В этом же ряду находилась и вышеупомянутая коронационная аудиенция Николая II бурятской депутации, в составе которой были высокопоставленные ламы, и др. Само присутствие «инородцев» на общеимперских торжествах должно было внушить им мысль о величии православия. Очевидец коронации Александра I наблюдал восторженную реакцию калмыцкого депутата в кремлевском Успенском соборе. Тот «как бы невольно» прослезился и перекрестился. Свидетель этого сделал глубокомысленный вывод о грядущем времени, когда повсюду «свет Христов осенит чалмоносца и язычника»[40]. Несомненно, великолепная, красочная церемония оставила глубокий след в душе буддиста и даже подвигла его на крестное знамение, однако это еще вовсе не означало его отказа от своих религиозных убеждений.

Относительно калмыков заметим, что они пользовались случаем, чтобы на фоне беспредельной преданности самодержцу продемонстрировать свою религиозную особость, укорененность в буддийской вере. В Области Войска Донского в 1887 г. венценосная чета и наследник посетили буддийский храм-хурул донских калмыков, где лама поднес им серебряную курильницу тибетского производства. А в 1909 г. от калмыцкой депутации в Царском Селе Николай II и цесаревич Алексей получили изображение божества Дара Эхе[41]. В газетной информации не уточняется, была это скульптура (что вероятнее) или икона. Но ясно, что образ богини милосердия из ламаистского пантеона, «спасительницы от восьми препятствий», предполагал подспудное внушение адресатам дара благосклонного отношения к калмыцким подданным.

В 1908 г. донские калмыки привезли Николаю II и Александре Федоровне два деревянных трона с серебряными накладками. Верные своему вероучению, они поместили на престолах, наряду с двуглавыми орлами, сакральные зооморфные фигуры из буддийского пантеона.

Предметы религиозного культа нечасто фигурировали в качестве подношений. Калмыки в этом отношении являли исключение. Тем более не приняты были дары с исламской или языческой («идолопоклоннической») символикой. Впрочем, в башкирском шежере описывается малодостоверный случай, как помощник муфтия «во время коронации преподнес падишаху Александру (III. — В.Т.) пятисотрублевую золотую книгу, написав в ней молитвы на арабском и русском языках», и получил за это золотую медаль[42].

Вероисповедный барьер не отделял русских монархов от малороссов и грузин, и от этих народов православная церковная атрибутика принималась благосклонно. В 1805 г. мингрельский князь послал Александру I икону Влахернской Богородицы. Тот приказал украсить ее драгоценными камнями и поставить в придворной церкви в позолоченном киоте, за стеклом[43].

Иногда организаторы официальных мероприятий считали уместным показать лояльность монарху инославного духовенства, его смирение с доминированием православия в империи. В Полоцке в 1780 г., во время посещения его Екатериной II, это выразилось в построении около иезуитского костела католического и униатского духовенства: самих иезуитов, а также доминиканцев и базилиан в полном облачении. Когда императрица после приветствования их удалилась в свои покои, ее ближайший сподвижник Г.А. Потемкин отправился в кафедральный униатский собор, где был встречен митрополитом этой конфессии