Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [73]

.

17 апреля 1834 г. старшему сыну императора Николая I, цесаревичу Александру исполнилось 16 лет. Во все концы государства направились из столицы курьеры с текстом высочайшего манифеста, изданного 22 апреля по такому радостному поводу, и с предписанием торжественно отметить совершеннолетие наследника престола. Рескрипт, написанный «на татарском диалекте», поступил и в Уфу. Располагавшееся там Оренбургское духовное магометанское собрание издало указ, который обязывал мусульманских священнослужителей на подведомственных территориях организовать праздничные мероприятия среди паствы. Повинуясь этим распоряжениям, мулла (имам) Ханской соборной мечети в городе Касимове Рязанской губернии Габдельвахит Смаилев собрал прихожан и обратился к ним с речью, которая соответствовала мусульманской проповеди (вааз). Помимо верноподданнических излияний, высказанных подобающим случаю выспренним слогом, мулла не преминул вкратце напомнить слушателям о довольно далеком уже прошлом, когда в этих местах Рязанской и окрестных губерний располагалось татарское Касимовское царство[13].

Учитывая весомость слова, произнесенного муллой в мечети, его влияние на население, власти поощряли составление молитв за здравие царя и царствующего Дома. Особое значение придавалось текстам, специально написанным чиновниками для оглашения в учебных заведениях перед школьниками-мусульманами[14]. Самодержца, таким образом, старались как бы искусственно встроить в пантеон ислама, делая его фигурантом воззваний к Всевышнему.

Одним из известных сочинений такого рода является мусульманская молитва о царе и о мире, составленная в 1820 г. (т. е. в начале Кавказской войны) А.П. Ермоловым. Она была напечатана литографическим способом и разослана местным приставам, по аулам Северного Кавказа, для обязательного чтения в мечетях по пятницам и в праздничные дни[15]. Есть мнение, что в основу ермоловского текста легла молитва по случаю императорской коронации, написанная Феофаном Прокоповичем и впервые прозвучавшая при интронизации Анны Иоанновны в 1730 г.[16] Правда, неизвестно, читалась ли эта молитва где-нибудь и кем-нибудь в действительности или так и осталась на листе генеральского приказа.

Во второй половине XIX в. Синод разрабатывал для инославных конфессий типовые тексты молитв, которые направлялись в Департамент духовных дел иностранных исповеданий МИД, который, в свою очередь, заказывал в Азиатском департаменте МИД их переводы на языки народов империи[17].

Подобное начинание предпринял также съезд народных судей Ташкента в 1892 г. Он одобрил текст «молитвы за царя», предназначенной для чтения в ташкентских мечетях и «русско-туземных школах»[18].

В буддистских регионах, среди калмыков и бурят, отношения выстраивались по аналогичной схеме: молебны о здравии благополучии и долголетии, заверения в вечной преданности[19]. Некоторые молитвы тоже составлялись по заказу властей. По инициативе казенного начальства в 1853 г. была придумана присяга при заступлении на должность главы бурятского духовенства бандидо-хамбо-ламы: «…Даю клятвенное сие обещание премилосердным Гурбан-эрдэни — трем драгоценностям и его императорскому величеству всемилостивейшему государю императору Николаю Павловичу и наследнику всероссийского престола Александру Николаевичу, и всем великим сановникам, распространяющим их великие деяния и исполняющим святые законы… клянусь в том, что я… дал клятву помышлять о Боге и государе своем, о его законах и правилах веры… возложенную на меня Богом и государем обязанность исполнять по сущей справедливости и беспристрастно…» и т. д.[20]

В гимнах и славословиях, адресованных царю, его наделяли званиями чакравартина (идеального правителя), дхармараджи (праведного правителя), хубилгана (реинкарнации божества), цаган-богдо-хана (белого святого царя), святого покровителя-бурхана, ему приписывали установление законов, согласуемых с дхармой — нормой гармоничного миропорядка[21]. На месте, где путешествующему императору было угодно отобедать, возводили священное символическое сооружение сумэ (ступу)[22].

Более того, российские буддисты официально сакрализировали персону царя, помещали его в ряд почитаемых высших существ. В XVIII в. бурятские ламы объявили российских императриц Елизавету Петровну и Екатерину II реинкарнациями Белой Тары (воплощения сострадания, Цагаан Дара-эхэ), почитаемой едва ли не наравне с буддами и бодисатвами[23], — первую за официальное признание в империи буддизма (1741 г.), вторую — за определение юридического статуса этой конфессии (1763 г.). Позднее в исторической памяти и мифологизированном сознании народа воплощение Тары стали видеть также в Петре I, который в 1703 г. милостиво принял депутацию от бурят. Историческая песня, посвященная тому посольству в Москву, характеризует его так:

Белый царь по имени,

Безграничный по добродетели,

Воплощение Белой Дара-эхэ

Святой повелитель наш[24].

Александра III буддисты также считали перерождением Белой Тары[25]. «Подобным богу, воплощением достоинств Белой Дара-эхэ» предстает в бурятских хвалебных песнях (магтал)