Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [72]

.

В патриархальном, насыщенном мифическими образами сознании многих «инородцев» персона царя обретала сверхъестественные, сказочные черты. Сакральная безграничная власть превращала его во всемогущего владыку, который способен на деяния, недоступные простому человеку. Нам уже доводилось писать, что верховная государственная власть понималась основной массой населения России XVII-XIX вв. как явление, во-первых, тотальное и всеохватное, пронизывающее все сферы жизнеустройства; во-вторых, магически-сакральное, далекое и недостижимое, недоступное для простых людей; в-третьих, персонифицированное — воплощенное в царе[4]. В языческом мировоззрении обладатель абсолютной власти над империей удостаивался персонального небесного покровителя. Персонаж марийского пантеона Кугужан-юмо (кугужа означает «царь»), или — с использованием русизма — Сар-юмо (бог царя), он же Ош-юмо (белый бог), заботился о главе государства, внушал ему намерение снизить подати, отвечал за связь правителя с подданными. «Царь нужды моей не знает» — так начиналась адресованная этому богу молитва. В жертву ему приносилась соловая или белая лошадь[5].

Русский царь задействован в мифах о миротворении, хотя в поздних записях мифические сюжеты преображаются в несколько странную картину. Наглядный пример — мордовская историческая песня «На горах на Дятловых»:

На горах, горах Дятловых

Мордва богу молится,

Кланяясь на восток до земли-матушки.

Мурза, царь московский, плывет по притоку Волги (варианты: по Воложке, по Камышине),

По притоку Волги плывет мурза на суденышке.

Царь посылает мордве золото и серебро. Мордовские старики в ответ направляют царю мед, хлеб и соль, но молодежь, которой поручено все это доставить, съедает подношения и взамен кладет в корзины землю и песок. Царь, увидев содержимое корзин, крестится и благодарит Бога:

«Слава тебе, мой бог, властелин!

Ты отдал мне всю эту землю

(вариант: Слава тебе, боже царю,

Что отдал в мои руки мордовскую землю!),

Мордва предоставляет мне всю свою территорию.

Я получил то, что желала моя душа».

Мурза поплыл дальше по Волге,

По Волге на судне.

Где бросит руку песка —

Появляется город.

Где бросит горсточку —

Деревня появляется

(вариант: Где бросит земли горсточку —

Быть там градечку,

Где бросит щепоточку —

Быть там селеньицу)[6].

Собирательный образ явлен здесь в исторически нелепой фигуре мурзы-царя московского[7], а вхождение мордвы в состав России представлено как сказочное недоразумение. Однако в последней части текста мурза-царь предстает в облике демиурга, созидающего города и деревни. В народном сознании он наделен божественной прерогативой миротворения, что можно оценивать как переосмысление организующей роли царя в государстве. Как в мире, так и в государстве он наводит порядок, пресекая изначальный хаос — здесь-то и просматривается связь с первичными космогоническими мифами. Царь в традиционном, начинающем христианизироваться сознании занимает место языческого зиждителя.

В марийском предании некий черемис после долгой службы у Петра I просит отпустить его домой. На вопрос царя о будущих занятиях он отвечает: «Я хочу охотничать, ловить зайцев, драть лыко и плести лапти». Петр отпускает черемиса восвояси, подарив ему ружье и лапти[8]. Здесь царь выступает в роли архаичного культурного героя, дарующего человеку хозяйственные атрибуты.

Основными нехристианскими конфессиями в России были и по сей день остаются ислам и буддизм. Духовенство обеих религий в целом поддерживало верховную власть империи и соответствующим образом настраивало свою паству. Были установлены единые «высокоторжественные и царские дни» рождения, тезоименитства и восшествия на престол, в которые православным было обязательно, а иноверцам желательно совершать «возношения о здравии и благоденствии Государя Императора и Августейшего Его Дома»[9]. Мусульманские первосвященники (муфтии) рассылали указания муллам мечетей публично восхвалять правящую династию и возносить за нее молитвы.

Редкий и зримый повод проявить такое отношение («подслащенное» демонстрацией беспредельной преданности) представлялся во время поездок императоров и членов царствующей фамилии по стране. При въезде августейших путешественников в город их часто встречали высшие мусульманские духовные лица и обращались к ним с выспренними приветственно-благодарственными речами. Царь или цесаревич соприкасался с цветистой восточной лестью, порой не имевшей ничего общего с истинным отношением оратора к предмету его казенного «обожания» («средоточие мира и благоденствия», «всеобщее утешение многих стран и неисчислимых народов», «великий наследник царя царей» и т. п.)[10]. Затем устраивался торжественный молебен, и необязательно в присутствии высокого гостя. Праздничные богослужения проходили в мечетях и по другим поводам. Обязательным назидательным обращением к правоверным и совместной молитвой сопровождалось вступление империи в войну[11]; совершались заздравные богослужения в честь воцарения очередного императора и заупокойные — после кончины царя. В 1877 г. имамам было предписано отметить молебствием столетие со дня рождения Александра I