ЧТО происходит в наше время в исламе и в исламском мире? По большому счёту, именно этим вопросом мы задались в данном выпуске журнала. Именно он поднимается в рамках круглого стола и в опубликованных в номере интервью, на эту тему так или иначе рассуждают практически все авторы статей. Нет необходимости говорить о том, насколько этот вопрос актуален — об этом нам практически ежедневно напоминают выпуски новостей. Этим вопросам не раз задавались и учёные во всем мире. Однако ответы на них в основном умещались в ориенталистскую парадигму и сводились к рассуждениям о том, «что не так с исламом и мусульманами» (What Went Wrong? — так назвал свою известную книгу востоковед Бернард Льюис). Можно ли вдохнуть в эти дебаты новую жизнь и новые смыслы? Мы попытались решить эту задачу двумя способами.
Во-первых, мы привлекли к дискуссии не только профессиональных исламоведов, но и представителей других дисциплин. Среди авторов нашего выпуска — социологи, политологи, журналисты. Причём среди них есть те, кто смотрит на исламскую проблематику «со стороны», как на предмет изучения, а есть и сами мусульмане, для которых этот разговор — не об отвлеченных материях, а о важнейших вопросах их собственной жизни. С одной стороны, это породило проблему поиска общего языка и стиля дискуссии. Однако, с другой стороны, это позволило разнообразить спектр представленных позиций.
Во-вторых, мы постарались максимально расширить концептуальные рамки дискуссии, не боясь и не чураясь подходов, выходящих за рамки мейнстрима, представляющихся нестандартными, иногда парадоксальными, не избегая столь немодных в современной науке метанарративов. Наши авторы рассуждают об исламской реформации и о наступлении эпохи неомодерна, о постсоветских истоках российского джихадизма и о разных детерминантах декларативного оправдания насилия и применения насильственных практик.
И все же из всего многообразия идей в качестве центральной для этого выпуска мы выбрали идею исламской реформации, или реформации в исламе. В первую очередь, это сделано потому, что мы считаем уместным и полезным сравнение с европейской Реформацией. И дело не просто в проведении красивых аналогий. Исторический опыт протестантской Реформации даёт богатейший и еще до конца не освоенный материал для изучения роли религиозных идеологий в переломные моменты истории. Кроме того, как это следует из самого факта сравнения с европейской Реформацией, нас интересует не только и даже не столько механизм изменения внутри религиозной традиции как таковой, сколько взаимосвязь этих изменений с динамикой исламских обществ в целом.
Обсуждение исламской реформации обычно ведётся либо специалистами по исламу, не очень хорошо знающими специфику борьбы католиков и протестантов, либо экспертами по христианству, не имеющими глубоких знаний об исламе. Мы попытались хоть в какой-то мере преодолеть эту проблему.
Мы не претендуем на роль первооткрывателей. Попытки поиска собственной реформации в исламе имеют долгую историю. Однако подобная трактовка ранее не ставилась в центр дискуссии, не являлась ее стержнем. В этом выпуске журнала идея реформации явно или неявно, в позитивном или негативном контексте обсуждается в большинстве представленных статей, вокруг неё во многом строится обсуждение на круглом столе, она регулярно всплывает в интервью.
Выпуск открывается статьей Ирины Стародубровской, которая формулирует и разбирает эту стержневую аналогию между исламской реформацией и протестантским прототипом. Вспоминая парадоксы европейской Реформации, когда действия реформаторов порой приводили к последствиям, к которым они не стремились, автор утверждает, что носителями исламской реформации являются как раз те силы, которые принято называть фундаменталистами или салафитами. Именно они, будучи наиболее индоктринированными и нетерпимыми к существующим общественным отношениям, ломают традиционные рамки и структуры, расчищая общественное поле. Для чего? Протестантская Реформация создала условия для развития капитализма и европейского модерна в целом, но это стало ясно далеко не сразу. Применительно к исламу вопрос пока остаётся открытым.
В своем обзоре наиболее важных западных и российских подходов к исламской реформации Софья Рагозина обращает внимание на другой парадоксальный факт — исламскую реформацию связывают как с либеральными исламскими идеологами, так и с фундаменталистами, и при этом всегда открыто или скрыто присутствует оценочная дихотомия «хорошего» и «плохого» ислама. Сама же автор ассоциирует себя с теми учеными, которые считают исламскую реформацию искусственным конструктом, предлагают отказаться от глобальных обобщений и больше внимания обращают на особенности отдельных общин.
Что означает повышение роли ислама в мире в контексте глобальных процессов? Что означает наступление «постсекулярной эпохи» — если мы постулируем наличие таковой — для ислама и Ближнего Востока? Отвечая на эти вопросы, Василий Кузнецов делает вывод о том, что постмодерн сменяется новой эпохой — эпохой неомодерна, в рамках которой сочетается модернистская потребность в «месседже» (возврат к метанарративам), постмодернистский способ его выражения и домодерное, архаичное содержание. Оливье Руа, статью которого мы помещаем в переводе, рассматривает другой феномен — «ислам на Западе» — который он считает частью внутренних западных дебатов и который адаптируется к западному глобальному модерну путем «декультурации» — отрыва от территориально-культурных корней и превращения в «чистую религию».
![Государство, религия, церковь в России и за рубежом №3 [35], 2017](/storage/book-covers/87/873574255b15d81311a50d0e7b938c7ac7b9ceef.jpg)
![Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017](/storage/book-covers/ff/ff24ac06e314227f1e5526f1295c105be56c2c10.jpg)
