Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [59]

. В целом, как пишет Э. Гастад, Джефферсон

вырезал, вставлял и переставлял местами [стихи] на четырех языках из четырех кратких биографий, выбирая те, которые подтверждали «возвышенный моральный кодекс», и отвергая те, которые превращали Иисуса в некое подобие сверхъестественного волшебника или уличного целителя[54].

Интерпретация Джефферсоном христианства опиралась на следующие принципиальные положения: во-первых, он отвергал идею троичности (но ни в коем случае не Бога!), считая ее искажением, возникшим под влиянием платоновского мистицизма[55], и определяя в качестве «абракадабры», придуманной «шарлатанами, называющими себя служителями Иисуса»[56]. Соответственно, он отрицал божественную природу Иисуса. В письме своему секретарю Уильяму Шорту от 4 августа 1820 г. Джефферсон подчеркивал, что Иисус «не собирался предъявлять себя человечеству в качестве Сына Божьего»[57]. По этой причине Джефферсон в своей редакции христианства сознательно избегал всякого упоминания о божественности Иисуса[58]. Во-вторых, Джефферсон исходил из того, что аутентичное учение Иисуса было простым и понятным даже ребенку[59]. В упомянутом выше письме Джону Адамсу от 12 октября 1813 г. он писал:

Вычленяя простые идеи, которые он [Иисус — Е.С.] проповедовал, мы должны снять с них искусные покровы, наброшенные священниками с целью заглушить их, исказить разными способами и превратить в орудие своего богатства и власти. Мы должны освободиться от платоников и плотинистов, стагиритян и гамалиэлитов, эклектиков, гностиков и схоластиков, от их сущностей и эманаций, логосов и демиургов, эонов и демонов, мужского и женского, от длинного каравана… чепухи[60].

В этой связи Дикинсон Адамс предложил считать Джефферсона «демифологизированным христианином», то есть тем, кто отверг все мифы, таинственность, чудеса и практически все сверхъестественное в религии и вместо этого стремился вернуться к тому, что он считал естественной чистотой и простотой в христианстве[61].

В-третьих, по мнению Джефферсона, в результате очищения христианства от всего наносного оно должно было стать тем, чем было с самого начала — простым и непротиворечивым учением о любви к Богу и ближнему, «самым возвышенным и благотворным моральным кодексом, который когда-либо предлагался людям», цель которого — сделать человека счастливым[62]. Таким образом, для Джефферсона христианство было прежде всего величайшим моральным учением, призывающим к любви и милосердию не только по отношению к близким или даже к врагам, но и ко всем представителям рода человеческого. При этом Джефферсон, как и многие мыслители эпохи Просвещения, ценил мораль выше религии, поскольку, с его точки зрения, моральные принципы едины для всех религий, тогда как последним свойственны взаимные разногласия. Другими словами, если мораль объединяет, то религия разъединяет.

Когда Джефферсон редактировал Новый Завет, многие принципы методологии библейской текстологический критики еще не были достаточно разработаны, хотя мысли о необходимости критического чтения Библии высказывались многими известными мыслителями — Рене Декартом, Барухом Спинозой, Гуго Гроцием, Дени Дидро и другими. Как уже отмечалось, большую роль в формировании отношения Джефферсона к библейскому тексту сыграли труды Болинброка и Пристли. В определении аутентичности высказываний Иисуса Джефферсон опирался прежде всего на разум и интуицию[63]. В то же время он, будучи одним из самых образованных людей своего времени, внимательно изучал историю раннего христианства, а также историю древней Греции и Рима. Он уделял большое внимание лингвистическим особенностям библейских текстов, о чем свидетельствует тот факт, что для второй редакции Нового Завета были использованы тексты на греческом и латинском языках. В целом Джефферсон воспринимал Библию не как священный текст, продиктованный Богом человеку, а как любую другую книгу[64]. В письме своему племяннику Питеру Карру он советовал читать Библию как исторический труд наподобие произведений Ливия или Тацита или как философский трактат, отделяя правдоподобное от неправдоподобного[65].

Выше уже приводилось высказывание Джефферсона, в котором он называл себя христианином. При этом он не относил себя ни к одной существующей деноминации и говорил о себе: «Я сам себе секта»[66]. В 1814 г. в письме методистскому проповеднику Майлзу Кингу Джефферсон писал о множестве путей, которые приводят человека к вере, и подчеркивал:

На небесах нет ни квакера, ни баптиста, ни пресвитерианина, ни епископала, ни католика. Входя в небесные врата, мы оставляем эти знаки разделения и обнаруживаем себя объединенными только теми принципами, которыми всех нас объединил Бог[67].

Современники и потомки часто сурово осуждали Джефферсона за унитаризм, деизм, рационализм и атеизм[68]. Священник-конгрегационалист Томас Роббинс в период президентской кампании 1800 г. говорил: «Я не верю, что Всевышний допустит, чтобы вопиющий атеист [“howling atheist”] возглавил американскую нацию»[69]. Учитывая важность ортодоксальных религиозных убеждений кандидата в президенты для значительного числа американцев, это было серьезное обвинение