Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [25]

(приставы против богохульства)[10]. Дабы представить себя масштаб задач, которые они перед собой ставили, стоит упомянуть, что, когда в 1684 г. Esecutori решили больше не полагаться на поступающие доносы, а перейти на инквизиционную процедуру, лишь за один день в одном приходе Сан-Джеремия было выявлено 23 нарушителя, 5 из которых тотчас же взяли под стражу. Среди них оказался и вице-гран-капитан Антонио Коа — его должны были судить главы Совета десяти. Тем не менее, усердные преследования со стороны Esecutori продлились недолго, в том числе, без сомнения, потому, что иначе тюрьмы попросту оказались бы переполнены.

Тонкая линия, отделявшая богохульство с элементами ереси от простого богохульства как гневной тирады, не ставившей под сомнения прерогативы Всевышнего, была едва уловима. В догматическом плане в то время было признано, что богохульство само по себе не является ересью. Этот вопрос был юридически крайне важен, поскольку венецианские власти строго следовали практике, которую затем кодифицировал Паоло Сарпи[11]:

Злоупотребления, связанные с простым богохульством, не должны оставаться в ведении инквизиции; в соответствии с принципами закона и обычаем, принятым во всем христианском мире, они относятся к ведению светского суда […] Так называемые еретические богохульства, в которых есть признаки ереси, подлежат компетенции инквизиции в том, что касается этих признаков и подозрений, и компетенции светского суда в том, что относится к самому богохульству; каждый из этих судов, открыв процесс, должен выполнить свою миссию; тот из них, кто первым начнет расследование, первым же и откроет процесс; каждый из вынесенных приговоров должен быть по-отдельности выполнен […] Это касается всех, кто нанесет раны образам нашего Господа Иисуса Христа или святых, либо будет в них кидать камни […] То же самое относится и к прилюдному нечестивому осмеянию, вроде исполнения пародийных псалмов или непристойных и кощунственных литаний[12].

Так светские и духовные власти вступили в жесткое соперничество за то, чтобы утвердить свою юрисдикцию над проявлениями богохульства, оскорблениями, нанесенными святым образам, и т. д. Эта борьба продолжалась на протяжении XVII-XVIII вв., иногда приводя к открытому противостоянию, но чаще ограничиваясь скрытым «перетягиванием каната» в условиях хронического напряжения. В таком контексте богохульство встало в ряд других преступлений (sollicitatio ad turpia[13], двоеженства и т. д.), над которыми обе стороны стремились установить свою юрисдикцию[14].

В любом случае всякий, кто в силу свой профессии сталкивался с кощунственными речами достаточно регулярно, ясно понимал, что простое богохульство — это еще не повод, чтобы осуждать кого-то как еретика. Вероятно, что cavadenti (зубодеры), как, например, Джован Баттиста Коччиоло, который попал на допрос в 1682 г., слышали богохульства в изрядных количествах. Однако они, похоже, казались ему абсолютно оправданными — неслучайно он поспешил уточнить инквизитору, что никогда не сталкивался с богохульством, кроме «тех случаев, когда рвал зубы»[15].

А ведь еще были азартные игры: вспомним «Пьетро, пропащего игрока» из «Новелл» Маттео Банделло (1544 г.). Конечно, он богохульствовал. Да и как могло быть иначе?

Таков был, стало быть, конец пропащего игрока Пьетро, у которого имелся и еще один величайший порок: в тех краях он был, насколько я знаю, самым злостным богоотступником и хулителем Бога и святых. Но в его богохульстве не было ничего удивительного: ведь этот гнусный порок так же неотъемлемо свойствен игрокам, как тепло свойственно огню, а свет — солнцу.

Удивляться тут нечему: Пьетро был не только богохульником и игроком, но и венецианцем[16]. Точно так же и граф Марио Толомео Неруччи во время игры изрекал столь возмутительные и витиеватые богохульства, что в Риме и Венеции против него была выдвинута серия обвинений. Он часто играл в цирюльне Онорато д'Арбеса в Сан-Сальвадоре, куда, как тогда было принято, заглядывал и просто так, чтобы поболтать. Там его прозвали «Я тебе вырву» («te la strappo»), поскольку он любил приговаривать: «Святой Петр, я у тебя вырву бороду» («san Pietro ti strappo quella barba»). Он часто повторял: «Если бы я жил во времена древних евреев, я бы поступил с Христом, как положено. Я хочу поехать в Саксонию, чтобы там отречься от Христа, правда, я и так его уже давненько отверг». И порой еще добавлял, что на самом деле Христос вовсе не умер на кресте, а был повешен на веревке за кражу[17].

В таких случаях, как этот, все оказывалось непросто: грань между еретическими и нееретическими высказываниями зависела от намерений говорящего, а значит, от того, что он за человек. Чтобы точно ее провести, требовался внимательный учет других факторов — привычек богохульника, его («доброго» или «дурного») образа жизни, и что еще важнее того, сопровождал ли он подобные богохульства какими-то пространными рассуждениями. Я лишь кратко упомяну еще одну загвоздку — богохульство своеобразным образом могло свидетельствовать о вере богохульника. Казанова рассказывал о том, что обвинители, из-за которых он оказался в Пьомби, «достоверно утверждали, что, когда я проигрывал в карты, то есть в минуту, когда все верующие богохульствуют, я проклинал только дьявола»