Государство, религия, церковь в России и за рубежом №2 [35], 2017 - [24]

Важно также избегать нечестивых разговоров и не пытаться оттачивать остроумие, выдумывая все новые и новые богохульства, чтобы завоевать славу тем, что заслуживает не только хулу, но и суровое наказание; вот почему те, кто стремится показать свое остроумие, непочтительно отзываясь о Боге, заслуживают того, чтобы их изгнали из благородного общества[5].

Джованни делла Каза в своей знаменитой «Галатее» (1558 г.) зафиксировал социальный канон, рассматривавший кощунство, совершенное человеком против Бога, как проявление дурного вкуса и неуважения к другим людям:

Не следует намеренно ничего говорить ни против Бога, ни против святых, ни смеяться над ними, тем более, что они кажутся благосклонными к людям […]; поступать так, значит не только кощунствовать, но и попросту быть неучтивым[6].

Тем не менее, гражданские законы и построения теологов продолжали обвинять богохульников в том, что сотворенная ими хула на Господа способна спровоцировать Божий гнев против всего общества, если оно не накажет виновных самым показательным образом.

Среди клириков этот вопрос рассматривали как епископы, так и инквизиторы. Вмешательство инквизиции в такие дела аргументировалось тем, что богохульные речи могут заключать в себе ересь. Так, Николас Эймерик в своем трактате Directorium inquisitorum в огромном массиве богохульных высказываний выделил те, которые не только оскорбляют Бога, но и противоречат догматам веры, а потому представляют собой одну из форм ереси. Это разграничение закрепилось в традиции и в дальнейшем применялось инквизиторами, как свидетельствуют комментарии Франциско Пеньи к его изданию Directorium (1587 г.). Вопрос о богохульстве дважды — при Юлии III (конституция In multis depravatis, 1554 г.) и при Пие V — требовал вмешательства римского престола. При этом самая суровая и радикальная формулировка принадлежит Павлу IV. Он в двух декретах (17 октября 1555 г. и 18 апреля 1556 г.) постановил, что в Папском государстве все вопросы, связанные с богохульством, должны быть переданы в ведение инквизиции, и распорядился о ведении специальных регистров, целиком посвященных таким делам.

Впоследствии жесткие требования, введенные при папе Павле IV (Карафе), все же были смягчены. Принятая при нем регламентация исповеди обязывала священников расспрашивать кающихся о вопросах, относящихся к ведению инквизиции, и в случае каких-либо нарушений отсылать их в ее трибунал. В результате судьи столкнулись с тем, что им пришлось рассматривать массу доносов о богохульстве, где не просматривалось никаких следов ереси. В 1585 г. декрет Римской инквизиции постановил, что человек, который услышит богохульство, должен донести о нем в трибунал лишь в том случае, если искренне полагает, что это богохульство содержит в себе еретические суждения. Что касается других богохульств, было признано, что они подлежат ведению как светского, так и церковного правосудия. Однако то, где проходит грань между поверхностным и еретическим богохульством, оставалось предметом горячих споров. Чтобы помочь исповедникам и судьям в их работе, пособия для инквизиторов стали тщательно классифицировать различные типы богохульств[7].

Убедительно описать все формы неверия в Венеции XVII-XVIII вв. — задача трудная, а то и вовсе невыполнимая. Прямое или косвенное отрицание существования Бога или его основных атрибутов, доказательства, которые приводили в подтверждение подобных суждений, и формы, в которые они облекались, — все это вместе оставляет впечатление поверхностного неверия. Кажется, что мы имеем дело с миром, где границы между верой, неверием или нетвердой верой были подвижны, и люди постоянно их пересекали. Подобно тому, как вера могла быть поверхностной, столь же поверхностным могло быть неверие[8]. Его градации зависели от обстоятельств, интеллектуальных инструментов, которые находились в распоряжении индивида, и от его словаря; потому самое категоричное отрицание существования Бога или души не обязательно подразумевало отказ от веры в реальность мира иного в самом широком смысле этого слова. Сверхчувственный мир оказывался востребован, скажем, когда человек хотел вызвать бесов или заключить пакт с дьяволом, чтобы получить экономические или сексуальные блага, либо дабы просто заручиться покровительством демонических сил. Однако часто случалось, что отказ от веры в реальность демонов (в котором человек укреплялся из-за того, что они не являлись на его зов) приводил к тому, что он вовсе разубеждался в существовании мира иного, постулируемого христианством. Отсюда, с одной стороны, интерес к доктринам, которые вели к отказу от веры в дьявола, с другой — повышенное внимание, которое приковывал к себе экзорцизм[9].

Еще один комплекс вопросов связан с тем, как в те времена происходило распространение неверия и нонконформистких убеждений в целом. Критика различных проявлений религии могла облекаться во множество форм, которые трудно вместить в какую-то жесткую типологию. В этом контексте даже упрощенные и максимально краткие формулировки порой служили для выражения и передачи скептических чувств и идей, которые, вероятно, были намного сложнее, чем это кажется на первый взгляд. Богохульство тут представляло собой крайний случай — оно было настолько привычно и укоренено в жизни Венеции, что для того, чтобы обуздать самые вопиющие проявления этого феномена, который, как считалось, мог представлять реальную угрозу для общества и безопасности государства, была создана специальная судебная инстанция —