Горный король и другие - [3]

А мимо сая торопливо проносились машины одна за другой, и Кутуев иногда со страхом думал: «А как же с дневным заданием? Не справлюсь — придется с позором расстаться с машиной?!»

После обеда, когда шоферы толпились у будки с газированной водой, Шариф украдкой поглядывал на доску, где отмечались ходки водителей, и каждый раз замечал, что ему приписаны один-два рейса, значится больше, чем сделал. Шариф торопливо отыскивал своих друзей, но они и слушать его не хотели, говорили: «Ничего, ничего, мы тоже так начинали, научишься, привыкнешь, еще и перевыполнять план будешь, а то и Пашку Колесова догонишь, хотя на Пашку ориентироваться не советуем».

Как новенького, Шарифа не ставили в ночные рейсы, давали возможность освоиться с трассой. Но как-то к нему подошел Колесов и попросил обменяться сменами. Хотя портрет Колесова и красовался на Доске почета автоколонны, Шариф уже знал, что Пашку в автобазе не любили.

Человеком и шофером он слыл бывалым: и на Чуйских трактах помотался, и «дальнобойщиком» ходил, доставляя грузы в отдаленные аймаки Монголии, и на горном Памире класс выдержал, даже в курортном Крыму, в таксопарке, новую «Волгу» до капремонта успел загнать. И эта довольно-таки сложная трасса для Пашки, по его словам, была баловством.

Но баловство его стоило другим немалых нервов: никогда ни при каких обстоятельствах Пашка никому не уступал дорогу — ни порожний, ни с грузом; ни на развилке дорог, ни на маленьких мостах многочисленных речушек; ни днем, ни ночью. На разгрузке, обойдя кого-нибудь даже на территории комбината, он нагло отшучивался от наседавших шоферов: «В нашем деле нервы — первое дело, а у меня они как тросы у лифта, с двенадцатикратным запасом».

Шоферы в колонне оказались в основном семейные, степенные, сплотиться не сумели и отступились.

Но начальство Пашку любило. А как же! Передовик из передовиков! В отпускной период и в дни авралов Колесову цены не было: два плана — его норма!

До срока заездив машину, Пашка всегда умудрялся получить новую. Эту операцию он проделывал мастерски: в ход непременно шли Доска почета, грамоты и участие во всяких починах, которые Пашка, по большому своему опыту, поддерживал первым. Система была проверена давно: и на Колыме, и на Памире, и даже в благодатном Крыму — безотказно действовала и здесь, на рудниках. Пожалуй, за это Пашку не любили более всего.

Не будь Сергея с Калхазом, ездить бы Шарифу не на новенькой «татре», а на разбитом колесовском КрАЗе. О чем они толковали наедине с Колесовым, Кутуеву никогда не узнать, но Пашка отступился от «татры», на которую уже намертво нацелился.

Вот и сейчас, упрашивая Шарифа поменяться сменами, Пашка не преминул намекнуть: уступил, мол, ему, новичку-желторотику, потом и кровью заслуженную машину. Мысль о том, что Пашка вдруг подумает, будто он испугался ночной смены, заставила Кутуева согласиться. И удивительно, ночная дорога не только пришлась по душе Шарифу, но впервые он перекрыл задание. Теперь при случае Кутуев старался попасть именно в ночную и обменивался сменами со всеми желающими.

— Ты как сова, днем спишь, ночью работаешь, — шутил Калхаз.

Так к нему и пристало — Сова.

Пришла уверенность, и Шариф днем стал делать не меньше ходок, чем бывалые водители, хотя до Пашкиных результатов пока было далеко.

Теперь уже Сергей с Калхазом иногда вдруг обнаруживали приписки в своих рейсах, особенно ночных.

— Ночью со мной может тягаться только Сова, — говорил в курилке Пашка.

Дома, в Татарии, Шариф видел, как исконно сельские районы быстро превращались в промышленные зоны. Хлеборобы становились нефтяниками, газовиками, химиками. Шарифу было жаль, когда в нефтяные владения попадали заливные луга, ухоженные пашни с подступающим вплотную лесом. Меняла тогда земля свой зеленый шелестящий наряд на кружево и вязь стальных линий электропередачи, на точеные молнии нефтяных вышек, на строчки-стежки газопроводов…

Исчезла с земли, до бревнышка разобрана и его родная деревня. Умом понимая, что так нужно, сердцем Шариф грустил по родным местам, так изменившимся, ставшим незнакомыми, чужими.

Здесь, в Узбекистане, огромные металлургические и химические комбинаты тоже поглощали у колхозов сотни гектаров земли. И поэтому однажды утром, увидев невдалеке от тех мест, где он любовался цветущими маками, колонну скреперов, бульдозеров, грейдеров, мощных тракторов «Кировец», Шариф обрадовался. Он знал, что на спланированных холмах, опаленных жарким солнцем, разобьют ровные хлопковые карты, поднимут плотинами воду из саев, построят насосные станции и направят поистине живительную влагу на поля. Хлопковые карты год от года будут расти, и рано или поздно вблизи построят кишлак.

Понимая, что сейчас у него на глазах происходит не менее важное событие, чем закладка завода или фабрики, когда гремят оркестры, трепещут флаги и шумит многолюдный митинг, Шариф свернул в степь. Негоже было проехать мимо, не пожелав успеха долгому и трудному делу. За год работы в бригаде Мусаева Шариф усвоил местные обычаи и довольно бойко говорил на узбекском, хотя никто этому не удивлялся — работа сближает и не такие родственные наречия.