Портрет Сафонова на Доске почета строительного управления красовался четвертый год подряд. Фотографии рядом менялись каждую весну, лучшие люди уходили искать чего получше, потому что управление из года в год лихорадило: то с планом неувязка, то со снабжением, и текучка была неимоверная — за год двести рабочих принимали, двести увольнялось.
На той пожелтевшей от времени, с водяными потеками в левом нижнем углу фотографии был он молод, двадцати трех лет от роду, два года как из армии вернулся. Ему вообще-то иногда хотелось, чтобы фотографию, наконец, сменили. Особенно раздражал засаленный пошлый галстук, который нацепил ему в ателье прохиндей-фотограф, да и прическа у него теперь была другая, и пиджак имелся поприличнее. Сам он как-то не решался сказать об этом в профкоме, а там, наверное, считали, что и такой портрет сойдет.
В эту южную столицу Федор попал прямо из армии, по оргнабору. Приехал на строительство метро и два года, честь по чести, как и было записано в договоре, отработал под землей проходчиком. Рекордов не ставил, потому что каждая работа опыта и сноровки требует, а на это годы и годы нужны, но с планом всегда справлялся и в бригаде деньги зазря не получал. Зарплата шла из общего котла: сколько наработали — столько и получи, понятно, что лодырей в такой бригаде держать не станут. Может, и стал бы со временем Сафонов знаменитым проходчиком, выбился бы в бригадиры, при его упорстве и сноровке это вполне было возможно, но не лежала у него душа к работе под землей. Не удерживали ни высокие заработки, ни возможность раньше, чем где-либо, решить вопрос с квартирой — уволился, как только срок соглашения вышел. Уж очень хотелось ему на солнышке да на ветерке поработать. Так он и очутился в управлении. Плотничать и столярничать Федор умел с детства — и дед, и отец, пока живы были, на весь Акбулакский район, что в Оренбуржье, слыли известными мастерами. Не было, наверное, в районе села, где бы Сафоновы не оставили о себе память добротно поставленными домами с высокой черепичной крышей, на коньке которой красовался лихой петух. «Сафоновский», — говорили люди, и спутать его с другими было невозможно, он был неповторим, как родовое тавро, как личное клеймо.
И в армии пригодилось ему дедово ремесло: два года тихо и мирно отслужил в хозвзводе, хотя там, на Севере, на сорокаградусном морозе служба ох, как непроста. Но не нашлось среди сверстников никого, кто бы лучше него владел топором и рубанком. Он да литовец Петерс стали хозяевами пахнувшей смолой просторной столярки. А у Петерса, потомственного краснодеревщика, Сафонову было чему поучиться. Какие чертежи, эскизы, зарисовки мебели подарил ему на прощанье щедрый Раймонд!
В управлении, где всегда не хватало кадров, молодой рабочий пришелся ко двору. Сильный, ловкий, соскучившийся по любимому делу, а больше всего — по простору, свету и солнцу, Федор едва ли не плясал на работе: все делал с огоньком, азартом, любил пошутить и хорошую песню поддержать. Поначалу кое-кто, вероятно, решил, что еще один болтун в строители затесался. Таких мастеров по части трепа и наигранного веселья развелось теперь немало. Но у парня и руки оказались золотыми, и голова светлая, да и плечо свое от лишней тяжести, как некоторые, не уберегал. И те, для кого работа — не просто день, отмеченный в табеле, незаметно сплотились вокруг энергичного новичка. Так образовалась бригада. И уже через полгода, как раз ко Дню строителя, его портрет появился на Доске почета.
В том году к концу лета затеяли ремонт в управлении, ну и, конечно, не обошлось без плотничных и столярных работ.
Так получилось, что на работу в контору прораб направил Сафонова и дал ему в помощники практиканта-пэтэушника. В кабинетах главного инженера и начальника управления надо было сделать из полированных плит что-то наподобие современной стенки, — там предполагалось хранить документацию, книги, чертежи. Кроме того, нужно было поставить новые двери, установить дубовые плинтуса на вновь отлакированных паркетных полах, да мало ли работы найдется, когда начинается ремонт. Сафонов отличался от других тем, что не бросался сломя голову выполнять работу, а долго взвешивал, обдумывал задание, так и эдак примерялся к предстоящей работе. И день, и другой ходил он по просторным кабинетам начальства, вымерял, высчитывал плиты, дубовые плинтуса и обналичку, в который раз перемеривал комнаты вдоль и поперек. Через два дня он явился к начальству с неожиданным предложением: просил отдать ему стоящие почти в каждом кабинете шкафы. Старые шкафы эти некогда достались управлению от расформированной гостиницы. Высокие с резными дверцами буковые шкафы, изготовленные еще до войны, привлекли Сафонова добротностью материала, особенно же нравились ему резные створки дверец. Он объяснял, что полированные плиты тяжелы, трудно надежно укрепить ручки, шарниры, замки, а главное — недолговечны, проще говоря — это не самый лучший материал для облицовки. Вот потому он предлагал обшить мебельной доской часть стен в кабинетах, а из шкафов, которые сам разберет, отполирует и отлакирует, сделать стенки. От шкафов этих уже давно не чаяли избавиться и потому списали их без разговоров и отдали в дело.
