Горькое счастье - [8]

Крадусь — и боюсь оступиться,

Глотаю взволнованный вздох:

Как ярок под козьим копытцем

На солнце дымящийся мох!

Вот чуткая дрогнула шея,

Глядит широко, не дыша…

Чуть пепельных веток рыжее,

Как горный цветок — хороша.

Мгновенье — метнулся летящий

Стрелою из лука прыжок,

Провеял по солнечной чаще

Точеных копыт топоток…

Как взгляд ее теплый и дикий

Раскрылся в смертельной игре.

…Оглоданный кустик черники.

Шерстинки на грубой коре.

«Клок облака в ущелье, на рассвете…»

Клок облака в ущелье, на рассвете

И розовое солнце поутру.

Избушка над обрывом. Чистый ветер.

И зыбкий блеск березок на ветру.

Здесь отдохну – на солнечном пороге

Чужой избушки, и пойду опять

Во мшистом сумраке лесной дороги

Мои грибы и песни собирать.

«Там, внизу, в городке счастливом…»

Там, внизу, в городке счастливом

В полдень молятся колокола…

Здесь ползут по жарким обрывам

Сосен бронзовые тела,

Извиваясь в змеиной хватке,

Повисая над крутизной.

Я на вересковой площадке

Под такую сижу сосной.

Рядом – рыхлый и теплый конус –

Муравейник под солнцем спит,

Но тихонько рукой дотронусь –

Словно шелком зашелестит;

И, вскипая, как бисер черный,

В битву ринутся муравьи —

Побегут щекоткой проворной

И вопьются в пальцы мои.

Я разгневанных осторожно

С пальцев на землю отряхну.

Надо знать, под какую можно

На горе садиться сосну

И что в древнем лесном законе

Человек — самый страшный зверь…

Долго будут пахнуть ладони

Муравьиным спиртом теперь.

ПОДБЕРЕЗОВИК

Там, где бурый пень, как медведица,

На малинник теплый забрел,

В низком ельнике нежно светится

Черновато-молочный ствол.

А из наста хвой смугло-розовых,

Гладко слежанных зимним сном,

Встал на цыпочки подберезовик,

Словно пойманный солнцем гном.

ПО ГРИБЫ

После грозы, разразившейся днем,

Чистая звездная ночь за окном.

Капли, срываясь, лепечут в саду…

Я по грибы на рассвете пойду, —

Влажной тропинкой, в сырой тишине,

С облаком, спящим на сизой сосне.

Где у часовни под липой скамья,

Весело встретимся — солнце и я.

В первом тепле на скамье отдохну —

Облако тихо покинет сосну,

К легкой и новой плывя синеве.

А на опушке, в блестящей траве,

За ночь пробьется в зеленую брешь

Рыжик — молочно-оранжев и свеж.

Капля во впадине шляпки легла —

Так маслянисто и нежно кругла…

Пальцы зарою в сырую траву —

Ножку нащупаю, выну, сорву

И приложу осторожно к губам,

Солнцу смеясь, и земле, и грибам!

ГОРНЫЙ ДОЖДЬ

Весь лес дымится, капая, шурша,

Сквозя струящимися облаками.

Ручей, с горы навстречу мне спеша,

Промыл тропинки выщербленный камень.

И грохотом сорвался водопад,

Плеща по скалам влажной, белой пылью…

Промокший лес так пасмурно-мохнат,

Весь напоен грибной пахучей гнилью.

На перевале рвутся облака,

И солнце льется в мир сырой и тесный,

И в ветре — запах хвойного дымка,

И горных трав, и свежести небесной.

Так нежно-жарок солнечный припек,

Так ветерок тепло ласкает губы,

Когда, присев на сохнущий порог

Пастушьего заброшенного сруба,

Я вниз смотрю, где облачная мгла

Колеблется медлительно и вяло —

Она лежит, сияюще-бела,

Упавшим на долину покрывалом…

Внизу томится тленная тоска

И словно тянет щупальца к вершине.

Я счастлива так солнечно и сине —

Я ж хочу спускаться в облака.

«Лес рубили – и всё зверье…»

Лес рубили – и всё зверье

Дальше в горы ушло пугливо.

И я знала: счастье мое

Так же срубят – и вниз с обрыва!

Не останется даже пня

В тихой чаше моей любимой,

Чтобы вспомнило про меня

То зверье, возвращаясь мимо.

И от ладана свежих смол,

От прохлады высокой чаши —

Счастье мертвое, словно ствол,

Увезет грузовик пылящий.

«В последний раз целует ветер горный…»

В последний раз целует ветер горный

Мои глаза, горячие от слез, —

В последний раз смотрю на кряж узорный

Сквозь хохот убегающих колес.

Смотри, смотри — недолго длиться чуду:

Еще один скалистый поворот —

И мой Тироль, подобно изумруду,

С ладони жизни в память упадет.

В ПУТИ (Нью-Йорк, 1959)

«От родников твоих ни капли нет во мне…»

От родников Твоих ни капли нет во мне,

Питают кровь мою давно другие страны,

И Ты – лишь быстрый вздох в передрассветном сне,

Лишь тонкий белый шрам переболевшей раны.

Но, может быть, не так? И это Ты зовешь

И под ноги бежишь, как вечная дорога,

И мне перешагнуть ревниво не даешь

Чужого равнодушного порога?..

«Не жена и не любовница…»

Не жена и не любовница,

Не подруга и не мать –

Мне бесплодною смоковницей

Над источником стоять.

И, как лист на лист, похожие

Шелестят на солнце дни, –

Лишь случайные прохожие

Отдохнут в моей тени.

И, вставая, чуть оглянется

На приветную листву

Та неведома странница,

Для которой я живу.

«Где круто бьет и пенится…»

Где круто бьет и пенится

Поток над крутизной,

Мой стих растет поленницей

На вырубке лесной –

Пахучей, неотеcанной,

Увянувшей во мхи;

Крест-накрест в ней набросаны

Смолистые стихи, –

А под корой древесною

До срока залегло

Для очага безвестного

Таимое тепло.

«Свежий луг и теплый ветер…»

Свежий луг и теплый ветер,

И шмели на стебельках.

Что мне делать в утра эти

С книгой пасмурной в руках?

Что бумажные страницы,

Если нынче я могу

Божьей грамоте учиться

На нескошенном лугу?

Тайной азбукой цветенья

Раскрывается трава…

Вот еще, еще мгновенье –

И пойму ее слова!

«Кто в земном хозяйстве лишний?..»

Кто в земном хозяйстве лишний?..

Посмотри, – на гладь реки

От шатра цветущей вишни

Облетают лепестки.