Горизонты исторической нарратологии - [11]
В итоге наррация состоит в сегментировании, в образовании фрактальности: в разрывании непрерывного течения жизни на отрезки и в связывании их в особую (смысловую, очеловеченную) последовательность рассказа. Рассказывание придает повествуемому характер событийности самой своей фрактальной упорядоченностью, дробящей континуальность временного потока на дискретные отрезки, издавна именуемые эпизодами и «отличающиеся друг от друга местом, временем действия и составом участников»[46]. Иначе говоря, наррация – это эпизодизация истории, когнитивное действие, которое Рикёр называет принципиально неупразднимой стороной нарративных практик[47].
Повествовательный эпизод создается трояким образом: разрывом во времени, переносом в пространстве, изменением круга действующих лиц (появлением или исчезновением персонажа). Для образования нового эпизода достаточно одного из этих факторов, но возможно одновременное обращение к двум или трем.
Исторически первоначально главенствующая роль в эпизоде приеадлежала деянию персонажа. Такие эпизоды были скупы на детализицию и, как выразился Толстой о «повестях Белкина», «голы как-то». Литературная классика XIX столетия оперировала, как правило, крупными, добротно прописанными эпизодами. Они строились с установкой на иллюзию реальности, а их событийный статус часто не подлежал сомнению. У Чехова наррация существенно иная, мелкоэпизодическая, с установкой, скорее, на иллюзию живого рассказывания, чем на иллюзию объективности излагаемого. Но именно поэтому особым образом упорядоченная цепочка мелких эпизодов принимает в его прозе на себя повышенную смысловую нагрузку.
Напомню знаменательный казус из истории публикации рассказа «На подводе». Очень короткий, равноценный в этом отношении только конечному (двенадцатому), второй эпизод представляет собой следующий участок текста:
Когда отъехали версты три (пространственно-временной перенос – В.Т.), старик Семен, который правил лошадью (появление в тексте второго персонажа – В.Т.), обернулся и сказал:
– А в городе чиновника одного забрали. Отправили. Будто, идет слух, в Москве с немцами городского голову Алексеева убивал.
– Кто это тебе сказал?
– В трактире Ивана Ионова в газетах читали.
С концовкой этот эпизод связывают реплики Семена. Во втором эпизоде они сообщают о событии чужой, далекой, почти ирреальной жизни, а в двенадцатом, напротив, возвращают героиню к ее собственному повседневному существованию.
Издатель «Русских ведомостей» Соболевский, собираясь опубликовать произведение, попросил этот мелкий и, казалось бы, не имеющий никакого существенного значения эпизодик снять из-за упоминания в нем о недавнем действительном происшествии – убийстве московского градоначальника Алексеева. Чехов, однако, эпизод оставил, заменив одно преступление на другое, но сохранив привкус «немецкости» (аллюзия чуждости, далекости, невразумительности для простонародного сознания): …в Москве фальшивые деньги чеканил с немцами. Поясняя это решение, Чехов явственно обнаруживает свое творческое внимание к значимости эпизода как структурной единицы повествовательного текста: «…в этом месте рассказа должен быть короткий разговор, – а о чем, это все равно». Впрочем, как видим, не совсем «все равно».
Поведанную нам историю мы воспринимаем, как правило, целостно а чтобы пересказать ее другому человеку, заново членим усвоенную цельность на эпизоды в соответствии со сложившимся у нас о ней впечатлением. Выявление же авторского порядка и авторской системы эпизодов концентрирует внимание на том, как именно история нам была изложена. В ряде случаев, в особенности в художественных текстах, это бывает принципиально важно: нарративная структура «разрывания и связывания» семантически значима. Как подчеркивал Рикёр, «в отдельном предложении, обозначающем действие, нет ничего специфически повествовательного. Только цепь высказываний образует повествовательную синтагму и позволяет ретроспективно назвать повествовательными высказывания о действии, составляющие эту цепь»[48].
Итак, основой предмет нарратологических исследований – феномен нарративности – представляет собой эпизодизацию событийного опыта (не только актуального, но и виртуального, гипотетического). «Конфигурация эпизодов» (Рикёр) являет собой конструктивную основу повествовательных текстов: она формирует нарративное время, нарративное пространство, систему персонажей[49] и, наконец, нарративную интригу восприятия излагаемой истории.
Именно эпизод – основная единица измерения нарративного текста. Конфигурация эпизодов – этих сгустков нарративной интенциональности любой истории – являет самую сущность рассказывания, которое, по замечанию Рикёра, «продвигаясь от приключенческого рассказа к тщательно выстроенному роману», приходит «к очень изощренной эпизодичности»[50].
В качестве иллюстрации рассмотрим нарративную структуру чеховского рассказа «Архиерей». Здесь наррация создает напряжение между двумя событиями, лишенными какой бы то ни было причинно-следственной связи: приезд матери и смерть центрального персонажа. Если бы между ними не имелось связи посредством эпизодизации, то они, не став звеньями нарративной истории, предстали бы двумя безотносительными рядоположными фактами и не обрели бы никакого событийного статуса.
Исторический контекст любой эпохи включает в себя ее культурный словарь, реконструкцией которого общими усилиями занимаются филологи, искусствоведы, историки философии и историки идей. Попытка рассмотреть проблемы этой реконструкции была предпринята в ходе конференции «Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов», устроенной Институтом высших гуманитарных исследований Российского государственного университета и издательством «Новое литературное обозрение» и состоявшейся в РГГУ 16–17 февраля 2009 года.
Вниманию читателей предлагается первое в своём роде фундаментальное исследование культуры народных дуэлей. Опираясь на богатейший фактологический материал, автор рассматривает традиции поединков на ножах в странах Европы и Америки, окружавшие эти дуэли ритуалы и кодексы чести. Читатель узнает, какое отношение к дуэлям на ножах имеют танго, фламенко и музыка фаду, как финский нож — легендарная «финка» попал в Россию, а также кто и когда создал ему леденящую душу репутацию, как получил свои шрамы Аль Капоне, почему дело Джека Потрошителя вызвало такой резонанс и многое, многое другое.
Книга посвящена исследованию семейных проблем современной Японии. Большое внимание уделяется общей характеристике перемен в семейном быту японцев. Подробно анализируются практика помолвок, условия вступления в брак, а также взаимоотношения мужей и жен в японских семьях. Существенное место в книге занимают проблемы, связанные с воспитанием и образованием детей и духовным разрывом между родителями и детьми, который все более заметно ощущается в современной Японии. Рассматриваются тенденции во взаимоотношениях японцев с престарелыми родителями, с родственниками и соседями.
В монографии изучается культура как смыслополагание человека. Выделяются основные категории — самоосновы этого смыслополагания, которые позволяют увидеть своеобразный и неповторимый мир русского средневекового человека. Книга рассчитана на историков-профессионалов, студентов старших курсов гуманитарных факультетов институтов и университетов, а также на учителей средних специальных заведений и всех, кто специально интересуется культурным прошлым нашей Родины.
Книга посвящена исследованию исторической, литературной и иконографической традициям изображения мусульман в эпоху крестовых походов. В ней выявляются общие для этих традиций знаки инаковости и изучается эволюция представлений о мусульманах в течение XII–XIII вв. Особое внимание уделяется нарративным приемам, с помощью которых средневековые авторы создают образ Другого. Le present livre est consacré à l'analyse des traditions historique, littéraire et iconographique qui ont participé à la formation de l’image des musulmans à l’époque des croisades.
Пьер Видаль-Накэ (род. в 1930 г.) - один из самых крупных французских историков, автор свыше двадцати книг по античной и современной истории. Он стал одним из первых, кто ввел структурный анализ в изучение древнегреческой истории и наглядно показал, что категории воображаемого иногда более весомы, чем иллюзии реальности. `Объект моего исследования, - пишет он, - не миф сам по себе, как часто думают, а миф, находящийся на стыке мышления и общества и, таким образом, помогающий историку их понять и проанализировать`. В качестве центрального объекта исследований историк выбрал проблему перехода во взрослую военную службу афинских и спартанских юношей.
«Палли-палли» переводится с корейского как «Быстро-быстро» или «Давай-давай!», «Поторапливайся!», «Не тормози!», «Come on!». Жители Южной Кореи не только самые активные охотники за трендами, при этом они еще умеют по-настоящему наслаждаться жизнью: получая удовольствие от еды, восхищаясь красотой и… относясь ко всему с иронией. И еще Корея находится в топе стран с самой высокой продолжительностью жизни. Одним словом, у этих ребят, полных бодрости духа и поразительных традиций, есть чему поучиться. Психолог Лилия Илюшина, которая прожила в Южной Корее не один год, не только описывает особенности корейского характера, но и предлагает читателю использовать полезный опыт на практике.