Гордое сердце - [3]

— Дорогая, ты… Могу я только показать тебе? — она попросила Мэри подвинуться на скамеечке у пианино и начала мягко и правильно наигрывать мелодию. — Вот тут и тут — ты слышишь? Тут говорится: «Не будь больше печальным никогда, вспомни, о, вспомни все свои радости!» — так тут мажор, а не минор. Вот! — Она легко сыграла, радуясь, что смягчила эту боль фальшивой ноты. Она повторила мелодию легко, профессионально, забыв о Мэри и принося облегчение самой себе.

— Я никогда не смогу так сыграть, — голос Мэри звучал тихо и огорченно.

— Ну, конечно, сможешь, — бодро сказала Сюзан. Она встала со скамеечки. — Тебе бы хотелось постараться сделать это для меня? Я тебе покажу…

Но вдруг она почувствовала настроение Мэри. В конце концов, Мэри пятнадцать, а ей двадцать.

— Да, конечно, тебе придется достаточно поработать самой. Но ты сумеешь, и ты это знаешь. Ты делаешься прекрасной от своей музыки. — Ей страстно захотелось снова сделать Мэри счастливой. Ей захотелось, чтобы, как и она, все были счастливы.

— Не думаю, что я сейчас буду дальше упражняться, — сказала Мэри и закрыла ноты. Она обиженно поджала свои красные губки.

— Хорошо, дорогая, — отозвалась Сюзан и улыбнулась. — Полечу-ка я опять к своему шитью. Не хочешь пойти со мной взглянуть на мое платье?

— После, — сказала Мэри. Она не смотрела на Сюзан и не улыбалась. Она обеими руками откинула назад свои прямые черные волосы и медленно удалилась.

Сюзан взяла материал в руки.

— Что случилось? — поинтересовалась мать.

— Мэри неверно сыграла.

Мать промолчала. Жаркий воздух под низким потолком, казалось, волною хлынул наверх.

— Я знаю, что ты не это имеешь в виду, — после небольшого молчания проговорила мать, — однако Мэри именно сейчас стала чрезвычайно чувствительной — такой у нее возраст. На твоем месте я бы не стала поправлять ее ни в чем.

— О, нет, я не поправляла ее, — быстро ответила Сюзан. — Я ненавижу это делать. Просто очень тяжело терпеть фальшивую игру. Это вызывает у меня дрожь, от этого во рту у меня становится сухо, а ладони влажнеют. Глупо, конечно, но я ничего не могу с собой поделать.

— Лучше уйди туда, где бы ты не слышала этого, — заметила мать и, снова немного помолчав, добавила: — Ты иногда бываешь слишком прямолинейной. Тебе нужно быть потерпимее, Сюзан.

Сюзан не отвечала, чувствуя в голосе матери упрек. Она часто ощущала, как между ними вырастает стена, которая ее пугала. Она понимала, что не надо отвечать, не надо пытаться что-то объяснить, и тогда эта стена исчезнет.

— Может, мне пойти приготовить подливку? — спросила она.

— Что ж, пойди, если хочешь, — ответила мать и прибавила: — Не знаю… но тем не менее, ты делаешь подливку к тушеному мясу уже лучше, чем я.

Сюзан наклонилась, чтобы поцеловать мать.

— Какая чушь! — весело сказала она. Однако ее мать больше не улыбалась. Сюзан так часто хотела, чтобы ее мать улыбнулась. Почему бы не улыбнуться, когда все так хорошо?! Это ведь так просто. Зачем эти тучи между ними. Когда они с Марком поженятся, думала она на кухне, повязывая передник, между ними никогда не будет туч. Она любила этот дом, но будет вести хозяйство для Марка, создавая собственный быт в собственном доме.

«Я хочу выйти замуж», — с жаром сказала она сама себе.

* * *

Лунной ночью она лежала в объятиях Марка в тени дуба, растущего у крыльца. Они подложили под себя коврик и ждали, когда лунный свет достигнет конца дороги. Дом был полон света. Мать была на кухне, отец в кабинете редактировал статью. Они слышали вновь и вновь его ворчание: «О, Боже мой, о, Боже!» Она знала, что сейчас он откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, сидит без движения. Пройдет несколько секунд, прежде чем он сможет снова продолжить работу, мучительно ища совершенства, которого никогда не находил. Мэри сейчас находилась в гостиной, упражняясь на пианино.

Сюзан села и некоторое время прислушивалась.

— О, слава Богу! — воскликнула она и рассмеялась.

— Боже, что случилось? — спросил Марк.

— На этот раз Мэри сыграла верно, — ответила она. Он не понял, что она имела в виду, но это было неважно. Мэри играла запинающимися пальцами, осторожно, но совершенно правильно, и Сюзан снова легла, наполненная восхитительным покоем, который не имел никакого отношения к Марку. О, это так успокаивало! Правильно понимать сущность чего бы то ни было, уметь отличать истинное от ложного, чувствовать правду и простоту — все это доставляло ей безграничное удовольствие, которое освещало для нее весь мир.

Марк молчал. Он посмотрел на нее, и она поняла, что он не понимает, что она имела в виду. Она не могла ничего объяснить ему, поскольку это не имело к нему никакого отношения, вернее, это относилось скорее к области ощущений, которые нельзя было выразить обычными словами. Поэтому Сюзан была вынуждена заговорить о чем-нибудь другом.

— Я закончила шить свадебное платье, — прошептала она.

— Любимая! — прошептал он. — Я никогда не встречал таких, как ты! Я не знаю в городе другой девушки, похожей на тебя. Ты потрясающе умна и талантлива!

Это же так просто — делать все хорошо, — сказала она.

— Но ты делаешь все лучше всех! — дрожащим голосом произнес он. — Ты играешь и поешь, рисуешь, готовишь и шьешь платья. — Он немного помолчал, затем робко проговорил: — Я не достаточно хорош для тебя.