Это был день свадьбы Ван-Луна. Сначала, открыв глаза во тьме полога над кроватью, он не мог понять, почему сегодня рассвет кажется не таким, как в другие дни. В доме стояла тишина, нарушаемая только слабым, прерывистым кашлем старика-отца, спальня которого отделялась от спальни сына средней комнатой. Кашель старика всегда был первым звуком, раздававшимся в утренней тишине. Обычно Ван-Лун лежал и прислушивался к нему, пока дверь старика не начинала скрипеть, поворачиваясь на деревянных петлях, и кашель не слышался ближе. Но в это утро он не стал дожидаться. Он вскочил и раздвинул полог кровати. Рассвет был мглистый и румяный; сквозь квадратное отверстие маленького окна, в котором трепались на ветру обрывки бумаги, сверкал клочок бронзового неба. Он подошел к окну и отодрал бумагу.
— Теперь весна, и мне это не нужно, — прошептал он.
Ему стыдно было сказать вслух, как ему хочется, чтобы сегодня в доме было чисто. В окно с трудом проходила рука, и он просунул ее наружу, чтобы узнать, какая сегодня погода. Теплый, насыщенный влагой ветер тихо дул с востока, по временам налетая с легким шорохом. Это был добрый знак. Полям нужен был дождь, чтобы они принесли урожай. Сегодня простоит сухая погода, но через несколько дней, если ветер не уляжется, будет дождь. Это хорошо. Еще вчера он говорил отцу, что если эта солнечная погода простоит еще несколько дней, то пшеница не нальет колоса. А теперь небо словно нарочно выбрало этот день, чтобы поздравить его. Земля принесет урожай.
Он торопливо вышел в среднюю комнату, на ходу подтягивая синие штаны и завязывая пояс из синей бумажной материи. Верхнюю часть тела он оставил обнаженной, покуда не нагреет воды и не вымоется. Он прошел в пристройку, служившую кухней, и в темноте из угла рядом с дверью бык повернул к нему голову и глухо заревел. Кухня была сложена из необожженных кирпичей, как и самый дом, из больших квадратов глины, выкопанных с их поля, и покрыта соломой от их пшеницы. Из своей глины его дедушка сложил и печку, обожженную и закоптелую от многолетней стряпни. На печи, сложенной из глины, стоял глубокий круглый чугунный котел. Этот котел он налил до половины, черпая воду тыквой из большого глиняного горшка; он черпал бережно, потому что вода была на вес золота. Потом, после минутного колебания, он вдруг поднял горшок и вылил всю воду в котел. В этот день он вымоется с ног до головы. С тех пор, как он был ребенком и сидел на коленях матери, никто не видел его тела. А сегодня его увидит женщина, и ему хочется, чтобы оно было чистым.
Он зашел за печку и, набрав горсть сухой травы и соломы, лежавших в углу кухни, старательно уложил их в устьи печки, расправляя каждую травинку. Потом высек огонь старым кремнем и огнивом, сунул в солому, и пламя вспыхнуло.
Сегодня последний раз ему приходится разводить огонь самому. Он разводил его каждое утро с тех пор, как шесть лет тому назад умерла его мать. Он каждое утро разводил огонь, кипятил воду, наливал ее в чашку и нес в комнату отца, где старик сидел на постели, кашляя и нащупывая ногами башмаки на полу. Все эти шесть лет старик каждое утро дожидался, пока сын принесет ему горячей воды, чтобы смягчить кашель. Теперь и отец и сын могли отдохнуть. Скоро в дом войдет женщина. Ван-Луну не придется больше вставать на рассвете и зимой и летом и разводить огонь. Можно лежать в постели и дожидаться, пока ему тоже принесут чашку кипятку, а в урожайные годы — и чаю. В некоторые годы это случалось.
А если устанет женщина, то огонь будут разводить ее дети, много детей, которых она народит Ван-Луну. Ван-Лун перестал поддерживать огонь при мысли, что по этим трем комнатам будут бегать дети. Ему всегда казалось, что трех комнат для них слишком много, и дом их наполовину опустел с тех пор, как умерла мать. Приходилось постоянно оберегать дом от вторжения родственников, живших более тесно; особенно заискивал дядя, у которого был целый выводок детей.
— И зачем двоим одиноким мужчинам столько места? Почему бы отцу с сыном не спать на одной кровати? Старик будет кашлять меньше, если молодой сын согреет его своим телом.
Но старик неизменно отвечал:
— Я берегу свою постель для внука. Он будет греть мои кости на старости лет.
Теперь будут и внуки, пойдут внуки за внуками! Придется поставить кровати по стенам и в средней комнате. Дом будет полон кроватей.
Пламя в печи погасло, пока Ван-Лун думал о кроватях, которые появятся в доме, и вода в котле начала стынуть. Темная фигура старика показалась в дверях, он придерживал рукой незастегнутое платье. Задыхаясь от кашля и отхаркиваясь, он простонал:
— Почему до сих пор нет воды и мне нечем согреть грудь?
Ван-Лун удивленно смотрел на отца и потом, придя в себя, устыдился.
— Солома отсырела, — пробормотал он из-за печки, — ветер сегодня сырой.
Старик непрерывно кашлял до тех пор, пока не вскипела вода. Ван-Лун налил кипятку в чашку и после минутного раздумья открыл фаянсовый кувшин, стоявший на печке, достал оттуда щепотку сухих, свернувшихся в трубочку листьев и бросил их в воду. Глаза старика жадно сверкнули, и он начал жаловаться:
