Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [38]
«Конечно, жаль, – отвечает Уайт. – Смерть всегда расстраивает. Моя работа не в том, чтобы нести смерть. Она в том, чтобы сохранять жизнь»[197].
Это до странности похоже на слова любимого трагического героя Уайта. Виктор Франкенштейн замечает: «Для исследования причины жизни мы вынуждены обращаться сперва к смерти». Чтобы замедлить увядание цветущей плоти, нужно провести немало часов в склепе, полном костей, и в анатомическом театре. А для Уайта это три сотни обезьяньих голов (замороженных или плавающих в спирту), которые хранятся в его лаборатории, столько же мышиных мозгов и некоторое число собачьих. Да, казалось бы, это очень много. Да, Уайт считает, что все эти операции были необходимы.
Он прошел немалый путь после первой попытки изолирования; операция, назначенная на восемь утра следующего дня, будет выполнена «по горячему» – то есть без охлаждения мозга, которое прежде казалось абсолютно необходимым. Уайт отточил технику реваскуляризации «по Демихову» – все делается крайне быстро, работа изолированного мозга поддерживается при его естественной температуре только за счет скорости и безупречной точности. Поймет ли это Фаллачи? Возможно, да, возможно, нет. Уайт ведет журналистку в помещение, где содержатся его маленькие «пациенты»: в чистоте и сытости, под присмотром зоотехников.
Самец обезьяны, выбранный для утренней операции, обедает апельсином, бананом и брикетами витаминизированного корма. Албин и штатные ветеринары тщательно осматривают его, убеждаясь, что животное абсолютно здорово. Фаллачи спрашивает кличку обезьяны, но оказывается, что та безымянна. Можно ли дать ей имя? Албин не видит препятствий, и журналистка, приняв подопытного за самку из-за необычно малого размера, нарекает его Либби. Покончив с представлениями, хирурги запирают лабораторию на ночь, оставив одного техника на дежурстве. Операция начнется утром, ранним и солнечным.
Пожелав Фаллачи доброй ночи, Уайт отправляется домой, успев к позднему ужину. Появление в лаборатории журналистки не всем пришлось по душе, особенно среди самых консервативных членов команды, но на сей раз идея принадлежала даже не Уайту. Фаллачи связалась с ним по университетским каналам: он подумал было, что это студентка, готовит научный доклад. Хотя Уайт не скрывает, что ему льстит внимание прессы. Демихов появился в Life – а о работе Уайта расскажет Look, главный конкурент Life. О лаборатории узнают сотни тысяч. Чуть-чуть рекламы не повредит, правда?
Наутро, пока Уайт моется перед операцией, Албин анестезирует и бреет Либби. Присоединившийся к команде нейрофизиолог Лео Массопуст будет следить за электрической активностью мозга подопытного на протяжении всей операции: теперь это задача более важная, чем прежде, поскольку неохлажденный мозг нежнее и уязвимее. Уайт, сжимая в зубах трубку, входит в операционную, где непривычно людно. В последнее время в команде произошли кое-какие перемены. К Албину и Вердуре присоединились Ли Волин, физиолог-экспериментатор, Сатору Кадоя, известный новатор в области спинальной хирургии, новый ассистент Уайта Дэвид Яшон – и, наконец, пылкая итальянская журналистка. «Кофе и пончики на подходе», – объявляет Уайт. Через мгновение их вносит секретарша по имени Пэтти – в тот самый момент, когда Албин вводит трубку в бедренную артерию обезьяны. Уайт поверх кружки вглядывается в Фаллачи. «Мозг обезьяны не так уж отличается от человеческого», – поясняет он. Журналистка записывает. «Процедура изолирования человеческого мозга будет примерно такой же, все отличие в размере». Фаллачи фиксирует и это[198]. Тут Албин подает знак, что все готово, и Уайт занимает место у стола, целиком переключаясь на работу. Журналистка становится для него частью фона, Уайт едва ли помнит о ней, занятый тем, что умеет лучше всего: курит, отпускает шутки и обсуждает новости, безошибочно и быстро выполняя манипуляции. Фаллачи позже сравнит его руки с пальцами пианиста и ладонями священника, опишет их движение как безукоризненный танец, полностью независимый от беззаботной болтовни доктора. Она не знала Уайта, как его знал Албин. Бригада понимает, что каждый мускул в теле главного хирурга сейчас горит огнем: работа изматывающая и к тому же жаркая, поскольку врачи используют прижигающие лезвия, которые режут и одновременно останавливают кровь, буквально «запекая» ткань на месте разреза. Очки Уайта запотевают, но он не останавливается, пока череп обезьяны окончательно не очищен от плоти. Фаллачи подходит ближе.
«Вы скажете, что она жива?» – спрашивает журналистка, указывая на жуткое с виду, наполовину скелетированное существо. Уайт изучает мониторы. Давление, температура, энцефалограмма – надо следить за всем. «А разве нет?» – резко бросает он. Не время для разговоров. Еще предстоит самое сложное. Кровь, питающая мозг, поступает по четырем крупным сосудам: внутренним сонным артериям (правой и левой) и позвоночным артериям. Без помощи переохлаждения Уайту придется менее чем за три минуты лигировать (то есть перевязать) артерии, перерезать и вставить в T-образную канюлю, но при этом успеть перевязать, обрезать и соединить с канюлей сосуды большей обезьяны, восстанавливая кровоток. Это главный «сюжет», и Уайт хотел бы донести это до журналистки. Он дает знак Фаллачи следовать за ним, пока Албин вводит очередную дозу анестетика, чтобы обезьяна не пришла в себя. «Вам нужно это уяснить», – говорит Уайт, протирая очки. Уяснить, что сенсация не в общей картине, а в том почти незаметном шажке, который сейчас готовится сделать операционная бригада. Речь не об организмах, а исключительно о мозге
