Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - [39]
Макак-донор напугал Фаллачи: во всяком случае, она сказала, что он «страшный». Неудивительно: покрытый шрамами, агрессивный, он не ладил с другими обезьянами, кусался, царапался. С людьми он и вовсе не церемонился. Едва донор погружается в наркотический сон, врачи переворачивают реципиента Либби на живот. Уайт склоняется над меньшей обезьяной, готовый приступить к делу и заняться ее артериями. Массопуст подтвердил, что показатели в норме, Албин кивнул. Они делают это не в первый раз. Больше сотни операций закончились неудачей, но вдвое чаще хирургов ждал успех. Однако сегодняшнему провалу, если он произойдет, суждено стать публичным.
Атмосфера наэлектризована, будто в комнате проходят высоковольтные провода; Уайт откладывает трубку, и все умолкают. Фаллачи сейчас увидит другую сторону хирурга Уайта – поразительно сосредоточенного человека, знающего, что в вопросе жизни и смерти счет идет на секунды. Орудуя изогнутой иглой, доктор подцепляет и перевязывает четыре артерии, после чего освобождает голову от всего остального. Теперь лигировать реципиента, подключить T-образную канюлю, лигировать донора. «Открывайте канал», – командует Уайт[200]. Кровь большей обезьяны поступает в систему, и Уайт перерезает последнюю связь между мозгом меньшей обезьяны и ее телом. Все взгляды прикованы к мониторам. Монитор пищит. Но затем по нему снова бежит волна – даже более интенсивная, чем прежде. Уайт облегченно вздыхает. Кровообращение мозга восстановлено – при нормальной температуре без малейшего нарушения его функций. Дальнейшую работу он выполняет без напряжения, удаляет костную оболочку, высвобождая ярко-оранжевый клубень мозга. Уайт показывает его журналистке. Этот мозг – для газет.
До девяти вечера Уайт поддерживает жизнь в изолированном мозге, проводит различные анализы, замеряет скорость метаболизма, давление, реакцию на раздражители. Его коллеги привалились к столам, подкрепляют силы кофе и уже засохшими пончиками. Все устали. Всем нужно нормально поесть и поспать. Наконец Уайт перекрывает кровоток, и энцефалограмма обезьяньего мозга медленно превращается в ровную линию, пиков больше нет. «Можете взять мозг для фото?» – спрашивает Фаллачи, и Уайт послушно берет его в ладони. Фаллачи спрашивает, можно ли признать его уже просто комком ткани, но Уайт качает головой. «Все не так просто. Здесь были духи, а теперь это пустой флакон, – поясняет он. – Но аромат еще остался»[201]. Удачное завершение, думает он. Но ему еще предстоит другая работа. Кроме того, близится субботний день – его он всегда посвящает ораве детей: они штурмом берут продовольственные магазины и закупают в мясной лавке телячьи мозги.
Ориана Фаллачи привыкла, что собеседник сам заканчивает интервью. И научилась спокойно это игнорировать. «Доктор Уайт, – спрашивает она, и тон ее кажется чуть более жестким, чем прежде, – вы не боитесь, что ваша работа может иметь непредсказуемые последствия?» Уайт усмехается. «Дивный новый мир» Хаксли? Вопрос кажется наивным, он никак не вяжется с тем, что Уайт показал журналистке: ни с тщательной подготовкой, ни с продуманными методиками. Естественно, он размышлял о возможностях, которые открывает его работа: он вообще не думает ни о чем другом. Главная цель – спасение жизней. Разве он об этом не сказал?
Наука всегда помнит об опасных последствиях, подчеркивает Уайт: «Но если мы получаем ту или иную возможность, это еще не значит, что мы ею воспользуемся»[202]. Именно в этом и состоит смысл научной этики, поясняет он. В конце концов, все, что сегодня видела журналистка, делается для того, чтобы научиться сохранять мозг (обезьяний) живым и изучать его функционирование отдельно от организма, а не для того, чтобы «примерить» подобную операцию на людей. «Ага, но вы говорили, что это можно проделать и на людях», – напоминает Фаллачи. Похоже, он проболтался. «Да, мы сегодня могли бы сохранить живым мозг Эйнштейна», – соглашается Уайт. Но это не значит, что его необходимо было сохранять, и не значит, что сам Уайт счел бы это нужным[203]. Однако Фаллачи не сдается, она хочет знать: был бы этот мозг все еще Эйнштейном? И что такое вообще мозг без тела?
Фаллачи удается дожать Уайта, втянуть в обсуждение одной из его любимых тем, на которую он рассуждает охотнее всего: что может сознание без тела. Уайт заверяет журналистку: «Когда я отделяю мозг от тела, ум и личность сохраняются в полном объеме». Он заходит еще дальше: по его словам, личность дается при рождении и присутствует уже в эмбрионе. Это обнажает его католические предубеждения и несколько противоречит современным представлениям о природе, о воспитании, о непрерывном развитии нейронных связей в мозге на протяжении жизни. На этом Уайт не останавливается. Он заявляет, что мозг без тела, не имея почти никаких отвлекающих факторов, мог бы работать как суперкомпьютер. Что математические проблемы, что этические – их намного проще и быстрее разрешил бы мозг, отключенный от внешних раздражителей
