Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю - [15]

). На камне по-прежнему можно разобрать надпись на идише, строки из написанной Перецем драмы в стихах Ди голдене кейт («Золотая цепь»), в которой изображены четыре поколения хасидских лидеров. «Мы выходим к Нему на встречу, – говорится там, – мы поем и танцуем. / Мы, евреи величия и славы, / Евреи праздника субботы, / И сердца наши пылки!» В общем, посещение варшавского еврейского кладбища сулит немало сюрпризов: в частности, это надгробие может служить символом удивительной, даже чудесной стойкости.

Молочный бидон со второй частью архива «Ойнег Шабес» (ныне в постоянной экспозиции вашингтонского Мемориального музея Холокоста) производит совершенно иное впечатление. Он кажется капсулой времени, отправленной с другой планеты, все обитатели которой погибли. Бесхитростная реликвия в окружении разбросанных листков с записями на диковинных языках. Но теперь, когда архив «Ойнег Шабес» вновь объединили, описали и каталогизировали, когда его переводят и публикуют, а его история вдохновляет историков и кинематографистов, наконец можно оценить его с точки зрения литературных достоинств, как исторический труд, который останется грядущим поколениям. Это мемориал, который в режиме реального времени строили люди, умевшие писать как во времени, так и вопреки времени. Еврейские тексты из Варшавского гетто представляют собой невыносимо ограниченную и радикально сокращающуюся цивилизацию в миниатюре. Их донесло до нас множество спорящих друг с другом, подчас сварливых голосов – беженцев и варшавян, портных и контрабандистов, учителей и проповедников, художников и ремесленников, торговцев и нищих, почтальонов и полицейских, матерей и отцов, мужей и жен, оптимистов и пессимистов, борцов и кликуш, а также одного официального историка, – и тексты эти предназначены для того, чтобы их читали во времени. Теперь эти голоса услышаны, восстановлены, возвращены в живую хронологию – и их уже не заглушить.

Эммануэль Рингельблюм «Ойнег Шабес»

На протяжении трех с половиной лет войны архив гетто вела группа под названием «Ойнег Шабес»[38]. Это причудливое название возникло оттого, что группа собиралась в шабат, поэтому и всю организацию из соображений конспирации назвали «Ойнег Шабес». Архив начался с моей подачи в октябре 1939 года. Тогда в Варшаве царила гнетущая атмосфера. Каждый день выходили новые антиеврейские законы. Люди опасались политических репрессий, обысков по политическим причинам. Они боялись материалов Регирунгс-Комиссариата[39] и Дефензивы[40].

Страх этот не ослабевал месяцами, но оказался беспочвенным. Немцы не искали отдельных «преступников». Их целью (и они достигли этой цели) были коллективы. Они метили в целые группы и профессиональные сообщества, не в отдельных граждан. В первые месяцы оккупации, особенно в январе 1940 года, проходили массовые аресты (и, скорее всего, массовые казни) интеллигенции. Арестовывали по списку участников определенных групп (профсоюза врачей, инженеров и т. п.), особо никого не обыскивали. Да и следствие толком не проводили: немцы избрали самый простой путь – расстреливали всех, кто попадал к ним в руки.

Правда, обыски все же вели, и весьма тщательные, но искали совершенно другое: золото, бриллианты, валюту, ценные вещи, товары и проч. Такие обыски проводились все три с половиной года войны и продолжаются по сей день.

Мы так подробно остановились на характере обысков, потому что они оказывали существенное влияние на сохранность письменных документов военных лет. В первые месяцы войны охваченное ужасом население опасалось обысков. Все бумаги сжигали, вплоть до невинных книг, которых даже Гитлер не считал трефными [некошерными]. Уничтожили почти всю социалистическую литературу – как в домашних, так и в публичных библиотеках. Досталось и немецким писателям-эмигрантам, таким как Томас и Генрих Манны, [Лион] Фейхтвангер[41], [Эмиль] Людвиг[42]. Люди ждали обысков – и боялись писать.

Террор нарастал, но, как мы уже заметили, мишенью его были целые группы и классы. Чем там евреи занимаются у себя дома, немцев не волновало. И тогда евреи начали писать. Писали все: журналисты, литераторы, учителя, общинные активисты, молодежь, даже дети. Большинство вело дневники, в которых на основе личного опыта описывало повседневные события. Написано было много, но большая часть сгинула во время великой депортации вместе с варшавскими евреями. Уцелели только материалы, сохраненные «О[йнег] Ш[абес]».

Я начал собирать материалы уже в октябре 1939 года. Как директор Еврейского общества взаимопомощи (в то время это был комитет, координирующий деятельность благотворительных организаций), я каждый день принимал активное участие в окружающей меня жизни. До меня доходили вести практически обо всем, что творилось в Варшаве и пригородах, потому что комитет был филиалом «Джойнта»[43], куда из провинции практически каждый день прибывали депутации и рассказывали о суровых испытаниях, выпавших на долю еврейского населения. Вечерами я записывал все услышанное за день, дополняя собственными примечаниями. Со временем эти записи превратились в увесистый том, несколько сотен густо исписанных страниц, которые дают общее представление о творившемся в те годы. Чуть погодя я заменил ежедневные записи еженедельными и ежемесячными отчетами. Я сделал это, когда число участников «О[йнег] Ш[абес]» увеличилось и архив превратился в крупную организацию.