Голос Незримого. Том 2 - [5]

Лик, любуясь, преклонила…

В том виной Зоривы стрелы

Иль виной в том Плены иглы,

Только в них любовь проникла

И, в сердцах застряв, горела!

Глава III

Правду молвлено ведуном,

Что ведет богиня-Река

Жизнь слепую человека

И Олоны жизнь с Медуном.

В страшный час судьба свела их, —

И они остались вместе,

Словно птички на нашесте,

В тихой хижине на сваях.

Он носил к жилищу хворост,

А она – сосуд с водою,

Но была она вдовою,

Был и он, как раньше, холост.

Подарил он мех ей ланий,

А она ему – олений, —

И на них они в час лени

Спали врозь, боясь желаний.

Ибо так себе сказала

Многомудрая Олона:

Мне ль ему годиться в жены?

Предо мной он – мальчик малый.

Но ее нередко грезы

Несказанные точили,

Как жучки, что вдруг ожили,

Белоснежный ствол березы.

И его порой глодало

Непонятное хотенье,

Словно вешнее растенье

Горностай заголодалый.

Уж они не шли в обнимку,

А присев, не целовались,

Лишь глядели, припечалясь,

В зеленеющую дымку.

И Олона к царской мысли

Возвращалася всё чаще,

Видя вьющиеся чащи,

Вспоминая что-то, числя,

Наконец она открыла:

«Отдыхала я уж долго,

И теперь во имя долга

Я прощусь с тобой, о милый!»

И померк в очах Медуна

День весенний, день веселый,

Полился берилл тяжелый

По щеке румяной, юной.

Он шепнул: «Пойду с тобою,

О, с тобою, милой, вечно…»

Лук поправил свой заплечный

И пошел одной тропою.

Сзади маревели дали,

Зеленели Загадули,

Ветры ласковые дули,

Их вернуть и не гадали!

Только озеро Лейяла

Серебром в ложбине плыло,

В рог свой выгнутый трубило —

Вновь к себе их узывало.

Но они без остановки

Путь свершали некороткий.

Их равнялися походки,

Походили их сноровки.

Были к вечеру у града.

И Медун над гладью водной

Вдруг увидел круг народный

И подумал: «Вече? рада?»

Но сказала тут Олона:

«Это – игрище святое,

Это гульбище большое,

Ибо нынче День Зеленый,

Праздник почек развиванья,

А иначе дев поятья.

Отомкнут их всех объятья,

Распечатают лобзанья».

И пошла вперед с усмешкой —

Величавее павлинов,

Косы яркие раскинув

Над пестреющей мережкой.

А у берега, как стены,

Поднялись густые лозы,

Встали белые березы

Рощи солнечной священной.

И божественные птицы —

Лебедины-снеговые,

Выгнув ласковые выи,

Гоготали возле жрицы.

Им она бросала зерна,

Бормоча свои заклятья,

Девы ж дивки, скинув платье,

Шли гуськом к воде озерной.

В воду каждая полезла

С причитаньем, плачем, визгом…

Окропила жрица брызгом

Всем им груди, чрева, чресла,

Друг за другом их покрыла

Бьющей крылицей лебяжьей.

«Станьте, станьте станом глаже,

Полнтесь женскою вы силой!»

А когда на берег вышли,

Взяли юноши их с бою,

Повлекли, обняв, с собою

По траве, в кусты, камыш ли…

Белы, трепетны и тощи,

Словно рыбы, бились девы,

Стихнув, скрылись вправо, влево.

Тишь прошла священной рощей…

Только жрица молодая

В черных космах, с ликом мрачным,

В ней бродила, новобрачным

Из травы вьюны свивая.

Призвала ее Олона:

«Слава Плене! Здравствуй, Руя!

Как живешь? Молясь, волхвуя?»

Та согнулась в три поклона,

А сама, смеясь ехидно,

Подает уже по вьюну

Ей, Олоне и Медуну,

Знак им делая бесстыдный.

Потемнела вся царица,

Как богиня в новолунье,

И упала ниц ведунья —

Вверх глаза поднять боится.

Вдруг смягчилась Золотая:

«В этот день и в этой роще

Дождалась моей ты прощи.

Но такая не всегда я.

Подыми же лик свой бледный!

Видишь этого русина?

Я беру его за сына,

Стол дарю ему наследный!»

В этот миг молодожены

По извилистым тропинам

Шли к светлеющим стволинам,

Чтоб предстать пред лик Олоны.

Темнокудры, белокуры,

Юныш-див с юницей-дивой.

Вид супругов – горделивый,

А супруг – слегка понурый.

Но во всех очах услада,

В каждой поступи утома.

Ах, Олоне всё знакомо!

«Дай, богиня, всем им чадо!»

Улыбнулась робким, хилым,

Покумиться посулилась

И тихонько удалилась

Со своим Медуном милым.

Кликнул лебедь вслед, горюя,

В серебристом переплеске,

А в зеленом перелеске

Их следила, злобясь, Руя.

Но они не замечали —

Шли, сердцами вновь смутяся,

От любви ли все светяся,

От вечернего луча ли…

Глава IV

Сноп тридцатый жнут заходы,

День живет Медун тридцатый

Средь малиновой палаты,

Где лазоревые своды.

Всё он время при Олоне,

При улыбчивой царице —

Ходит следом иль садится

В ножках снега убеленней.

Поутру они с ним двое

Посещают непременно

Меднотынный двор военный,

Где ученье боевое.

Там, на стрельбище широком,

Черепа торчат, как тиры,

И зияют глаз их дыры

В небе розовом высоком.

В них-то камни, копья, стрелы

Дивки юные бросают, —

Груди девии сияют,

Наги, потны, загорелы.

Впереди, гневна, как кречет,

Рудокудрая, литая,

Воевода Волотая,

Их уча, свой дротик мечет.

Иногда и Золотая

Вдруг спускала лук с уменьем, —

И глядела с восхищеньем

Рать девичья молодая.

На Медуна ж не глядела,

Словно был он враг презренный!

Он же был стрелец отменный,

Верный глаз имел и смелый…

После, днем, они с Олоной

Посещают, как потребно,

Сребротынный двор судебный,

Где идут дела закона.

Там, над солнечным помостом,

Встал навес с дубовым билом —

Сень голубкам белокрылым

И сорокам белохвостым.

А под ним, стары и чинны,

Дивки в кожаных рубахах,

В оловянных тусклых бляхах,

Разбирают громко вины.

Выше всех их, наблюдая,

Чтоб они не обманулись,

Бдит судья большая Юлис,

Беловласая, худая.

Иногда и Золотая

Суд судила с разуменьем, —

И внимала с восхищеньем

Рада женская седая.

О Медуне ж, как ребенке,

Лишь шепталась удивленно.

Он же был русин смышленый,